Король Людовик Святой - Сергей Евгеньевич Вишняков

– Прошу вас, господин д'Отрикур, пойдемте со мной. Вы сами засвидетельствуете, что я возьму у вас лишь тридцать тысяч и не одним ливром больше, – примирительно сказал Жуанвиль.

Но командор затаил обиду на слова сенешаля Шампани.

– Я не собираюсь ни следить, как вы считаете, ни пересчитывать за вами деньги, – зло ответил он и ушел, что-то шепнув казначею ордена.

С Жуанвилем в трюм спустились маршал де Вишье и казначей. В обширном трюме корабля стояли десятки больших и маленьких сундуков с вещами и деньгами, доверенными тамплиерам разными рыцарями, и собственные орденские средства, взятые в Акре для похода.

– Дайте ключ! – потребовал Жуанвиль.

– Ключей я вам не дам, – буркнул казначей, недобро глядя из-под густых бровей на сенешаля. – Мне такого приказа не поступало.

Жуанвиль посмотрел на маршала. Взгляд Рено де Вишье был беспристрастен. Рено де Вишье вел свою игру. Во Франции он был во всем послушен королю Людовику, во всем его поддерживал. Теперь, оставшись в Египте одним из немногих выживших тамплиеров, он хотел заручиться их поддержкой, чтобы участвовать в выборах магистра, возвращаться во Францию Вишье не собирался.

Жуанвиль понял – надо действовать самому. Он огляделся и нашел в трюме какой-то тесак. Им он собрался вскрывать первый же попавшийся сундук. Видя, что сенешаль не шутит, Рено де Вишье быстро спохватился.

– Брат казначей, приказываю вам дать господину Жуанвилю ключ, чтобы он не применял силу.

Когда деньги, занятые у тамплиеров, поступили к королю и вся сумма была готова, в воскресенье ее в сундуках спустили на берег и передали сарацинам. Руководил этим Филипп де Монфор, сеньор Тира и Торона.

Король тоже сошел на берег, но не стал участвовать в выдаче выкупа. Он ждал, когда ему вернут брата Альфонса. Король сидел на бочке и смотрел на итальянские корабли в устье Нила и дальше в море – все ждали сигнала к отплытию в Акру. Людовик смиренно поднял глаза к небу, шепча, что все так, как рассудил Господь, и надо двигаться дальше. Командиры мамлюков больше не подходили – кто участвовал в подсчете, кто-то уже уплыл на корабле в Дамиетту.

К королю подошел герцог Бургундский:

– Ваше величество! Здесь небезопасно. Не лучше ли вам дождаться, когда возвратят вашего брата, на корабле в море?

– Нет, герцог, я останусь здесь, на реке, и буду ждать, когда все двести тысяч будут выплачены, сарацины это подтвердят, и лишь с этого момента смогу считать себя полностью свободным. Да и обнять брата хочу первым!

– Кто знает, как поведут себя наши враги?! Вы здесь в их полной власти, а в море – нет.

– Мы с мамлюками принесли взаимные клятвы, их записали, поэтому надо их беспрекословно выполнить. Я не уйду, герцог! Вы садитесь на галеру и плывите к кораблям, не ждите меня.

– Тогда я тоже останусь. Да, и я не покину вас, подобно герцогу Бретонскому и графу Фландрскому. Поплыву с вами в Акру.

– Благодарю, герцог! Мы еще покажем себя! А вы, Жуанвиль? Домой, к жене?

– Я потерял почти всех своих людей, ваше величество, а те, кто не погиб, в плену, – ответил сенешаль Шампани. – Разве их жертва была напрасной? Надо освободить Иерусалим. Я поплыву с вами. В Акре начнем все сначала.

Людовик улыбнулся грустно, но с гордостью, что рядом с ним пребывают верные люди.

– А вы, Эмбер де Божё, мой добрый несгибаемый дядя – коннетабль? Армии же нет, как поступите вы?

– Как ваш дядя, мой король, – всегда рядом с вами, – ответил коннетабль. – Надо будет начать новый набор людей, я еще пригожусь, хоть и чувствую себя скверно.

Подошел разодетый в шелка сарацин и, низко поклонившись королю, подал ему кувшин молока, сказав, что для него счастье видеть французского короля.

– Откуда ты знаешь наш язык? Да и внешность у тебя не сарацинская!

– Я когда-то был христианином, жил в Провансе. Прибыл в Египет по торговым делам, женился здесь на местной женщине и разбогател. Мне пришлось принять ислам, чтобы свободно жить здесь и работать.

Король побледнел, губы его затряслись от гнева.

– Уходи! Не хочу даже знать имя твое, отступник! – сурово произнес Людовик, возвращая кувшин с молоком, даже не пригубив его.

Торговец опешил и не знал, куда себя девать. Жуанвиль отвел его в сторону.

– Разве ты не понимаешь, что, если ты умрешь вот так, мусульманином, отступником от Христа, ты попадешь в ад? – спросил сенешаль Шампани.

– Конечно, сеньор, я все это знаю! – горестно ответил торговец. – Нет религии лучше, чем христианская. Но я боюсь бедности и позора, если вернусь на родину, ведь каждый сможет сказать мне тогда: «Убирайся вон, крыса!»

– В день Страшного суда, когда грехи всех людей станут видны всем, ты, отступник, испытаешь куда больший стыд, чем тот, о котором говоришь сейчас. Подумай, тебе надо раскаяться! Может быть, твоя жена, мусульманка, навела тебя на мысль отречься? Возвращайся к нам, в Прованс, покайся, священники тебя простят. Колдунья тебя сбила с верного пути.

– Она не колдунья, – тихо и печально ответил торговец. – Она моя жена, и я ее люблю.

Он ушел, а Жуанвиль вернулся к королю.

– Понимаешь, Жуанвиль, – сказал король, – и ведь таких, как этот человек, отступников, стало намного больше! Я говорю о наших людях, которые отреклись от Христа под страхом казни! Ты ведь знал, что происходит в лагере, когда вас, знатных сеньоров, отделили от других?

– Знал, ваше величество. – Сенешаль опустил глаза. – И это тоже одна из трагедий нашего похода. Я бы, конечно, предпочел умереть, но не отречься. Проклятая страна!

– А еще вчера вы говорили, сенешаль, что не все сарацины плохие люди! – усмехнулся Эмбер де Божё.

Жуанвиль ничего не сказал и отвернулся.

– Жаль, что мне не удалось их убить больше, чем я смог убить, – заметил философски коннетабль.

К вечеру вернулся Филипп де Монфор, он нес в руке увесистый мешочек. Улыбка не сходила с его небритого загорелого лица.

– Обсчитались сарацины! Десять тысяч ливров лишних по их счету вышло!

Людовик недоверчиво посмотрел на Монфора.

– Всем известно, что сарацины сильны в счете. Как такое могло выйти?

– Десять тысяч ливров, ваше величество! Большие деньги! На них можно нанять…

– Понимаете ли вы, сеньор де Монфор, что, если сейчас сарацины вернутся и потребуют эти десять тысяч, получится, что я намеренно обманул их, нарушил свою страшную клятву? – еле сдерживая гнев, сказал король.

– Да нет же, ваше величество! – смутился Монфор. – Лишние деньги! Неправильно вчера