Король Людовик Святой - Сергей Евгеньевич Вишняков

Жуанвиль подошел к Монфору вплотную и наступил ему на ногу, посмотрев в глаза.

– Сарацины умеют считать деньги, как никто на свете, – тихо сказал он. – Да и мы умеем не хуже. Вчера считали, еле заснули от усталости! Король поклялся сарацинам заплатить двести тысяч. Клятву нельзя нарушить.

Монфор растерялся.

– Ну, ваше величество, я пошутил, возможно, все было правильно, просто сарацины, они…

– Если вы случайно, – медленно произнес король, сделав ударение на последнем слове, – случайно ошиблись и недоплатили сарацинам десять тысяч ливров, вы, Монфор, без промедления вернете их!

Наступил вечер. Солнце умчалось за горизонт со скоростью сарацинского всадника, выпустившего стрелу и отступившего для будущей новой атаки. Король все ждал на берегу, всматриваясь в чернеющую громаду Дамиетты. Не много времени он провел в этом городе. И не сказать, что он ему понравился, но Людовик думал превратить его в базу христианства на Востоке, и потому очень жалел, что столько жизней было отдано впустую и Дамиетта опять возвращается сарацинам. Трагедия крестового похода, возглавляемого Пелагием и Жаном де Бриенном Иерусалимским, повторилась. Дамиетта, да и весь Египет проклят! Это злая земля для христиан! Здесь невозможно добыть победу.

Королю сообщили, что все раненые в Дамиетте убиты, все имущество, оставленное крестоносцами, уничтожено.

Людовик разозлился и велел Жуанвилю через драгоманов передать командирам мамлюков свое возмущение таким грубым нарушением договора. Через некоторое время Жуанвиль вернулся с драгоманом, и тот сказал:

– Фаресс ад дин Актай велел передать французскому королю, что лично он не сделал ничего, за что мог бы чувствовать вину, но очень огорчен произошедшим. Но ваше величество, пока находится на египетской земле, должны ничем не показывать, что это вас печалит, ибо это грозит вам смертью!

Король промолчал, передавая через драгомана презрительный взгляд Актаю и всем мамлюкам. Он предполагал, что на них нельзя положиться. Хорошо, что Маргарита с сыном, Матильда Брабантская и Беатрис Прованская на пути в Акру, а то кто знает?

Людовик крепился, не хотел верить в крах и отчаяние.

– Еще не все, – шептал он сам себе. – Еще не все. Поход не окончен. Я продолжу биться за Иерусалим!

Вдруг позади себя он услышал, как с воды кричит ему Филипп де Монфор, проплывая мимо на лодке:

– Ваше величество! Я говорил с вашим братом! Он на другой лодке! Его освободили! Он плывет к своему кораблю!

Король обрадовался и велел всем, кто еще оставался с ним на берегу, грузить на галеру и выходить в море, к кораблям. Ему показалось странным, что брат Альфонс сам не крикнул ему, что его освободили. То, что сарацины дали графу де Пуатье свободу и посадили его на лодку подальше от короля, было неудивительно – врага сарацины любили помучить.

Ночь поглощала итальянские корабли, стоящие на рейде у дельты Нила. Людовик велел зажечь огни своем корабле. А сам отправился на корабль, на котором в прошлом году прибыл в Египет Альфонс де Пуатье. На судне Альфонса ждала его жена Жанна Тулузская, наотрез отказавшаяся уплывать в Акру вместе с другими женщинами и желавшая ждать мужа в море.

Людовик поднялся на корабль, матросы провели его к брату, стоявшему на корме, крепко обнявши Жанну.

– Я очень рад, что ты обрел свободу, Альфонс, брат мой! – сердечно произнес Людовик. – Почему ты сам не дал мне знать об этом?

Альфонс де Пуатье нехотя повернулся к королю. Даже в ночи, при тусклом свете факела на корме, был виден его холодный, злой взгляд.

– Что я мог сказать тебе, брат? – произнес сквозь зубы граф де Пуатье. – Мы живы, а многие тысячи наших людей остались в этой стране навсегда. Имеем ли мы право на счастье, на жизнь, приведя их к верной гибели? Во Франции не осталось благородной семьи, чей бы отпрыск не погиб в твоем походе, брат, или не томится в плену. Что мне сказать тебе? Нет у меня слов, одна только скорбь.

Глава девятая. В тюрьме

– Умоляю, дайте поесть! Будьте милосердны! Хоть кусочек хлебца!

За дверью никто не ответил, хотя тюремщик сидел в коридоре и ел дыню, отрезая крупные ломти ножом и бросая огрызки в сторону. Сладкий сок тек у него по бороде, стекал на халат. Доев, он ухмыльнулся, прислушиваясь к скулению за дверью, и, смачно плюнув на последнюю корку, протолкнул ее босой грязной ногой в щель под дверью. Человек перестал скулить, и охранник услышал, как за стеной он громко чавкает. Тюремщик, довольный собой, поднялся по ступенькам на улицу и тут услышал голос муэдзина, призывавшего на дневную молитву. В караульне у тюремщика был коврик, и, так как он не мог отлучиться на молитву в мечеть, он опустился на колени в этом небольшом помещении и принялся истово молиться.

А Бертран д'Атталь, доев дынную корку, забился в угол и тоже молился. Но молитва его была об одном – чтобы охранник еще раз бросил ему дынную корку.

Когда во время битвы при Мансуре ему в спину попала стрела и Бертран упал, он подумал, что уже не сможет встать и умрет. Он долго лежал на крыше дома в полубесчувственном состоянии. Но к вечеру он понял, что не умрет, кровь из спины перестала течь, а рана оказалась неглубокой, хоть и очень болезненной. Кольчуга, хоть и рваная, спасла его. Бертран надеялся, что вечером сможет уйти, но едва он поднялся – его сразу заметили с улицы. Сарацины в этот момент убирали трупы своих людей и крестоносцев, полностью завалившие улицу. Бертрану убежать не удалось – его сразу схватили поднявшиеся по деревянным лестницам сарацины. Они были очень злые, так как их товарищей много полегло в этот день, и битва за стенами города только начала утихать, но закончилась она не в пользу войск султана.

Бертрана под руки волокли к султанскому дворцу. Атталь повис на руках у своих пленителей, стрела по-прежнему торчала из спины. Он видел сотни тел мертвых христиан, которых сарацины грубо раздевали, обкрадывали, а многих обезглавливали. На площади перед дворцом, где погибла большая часть отряда графа д'Артуа, убитых крестоносцев сложили большой кучей, предварительно сняв доспехи и оставив лишь в нижнем белье. Отрубленные головы лежали рядом отдельной кучей. Мертвых коней оттаскивали в другую сторону.

Бертрана поставили на колени перед обезображенными телами собратьев, и один из пленителей грубо схватился за стрелу, поковыряв ею рану в спине Атталя. Шевалье взвыл от боли. С него стянули кольчугу. Сарацины, увидев, что на площади появился живой христианин, сразу окружили его