Звезда паладина, или Седьмой крестовый поход - Сергей Евгеньевич Вишняков

В первые дни после выхода из порта Эг-Морт коннетабль, вообще ничего не знавший о бароне де Монтефлере, искренне желал наладить с ним взаимоотношения – не дружеские, но хотя бы приятельские, порассуждать о политике, о войнах. Однако Тибо де Фрей никак не шел на контакт – отмалчивался или что-то кратко отвечал, а потом уходил. Никогда лично барон не встречался с коннетаблем и ранее на поле битвы им также не пришлось повоевать друг против друга. Эмбер де Божё вообще воспринимал свои прошлые подвиги в графстве Тулузском, как обычное военное прошлое – повоевали, пограбили, ну и ладно, когда это было! Война давно закончилась, и командующий французской армией искренне недоумевал, почему де Фрей его сторонится. Коннетабль твердо помнил – Монтефлер королевская армия не проходила, никакой урон земли барона не понесли. Граф де Ла Марш и герцог Бретонский когда-то тоже воевали против короля, а теперь они вместе и не вспоминают прошлые обиды.

Понимал эту позицию и Тибо де Фрей, однако же он помнил людей, которые погибли от королевских войск, возглавляемых Эмбером де Божё. Пламя войны в тулузских землях бушевало слишком долго и нанесло тяжелые, мучительно кровоточащие раны – королевские крестоносцы не знали милосердия, к тому же поражение герцога тяжело угнетало многих тулузских сеньоров – их гордости, самолюбию и независимости был нанесен непоправимый ущерб. Де Фрей как уроженец этих южных земель уже много лет разделял вместе во всеми горечь поражения и несправедливое обвинение в ереси всех подряд. Он просто не мог быть спокойным в компании с коннетаблем и, чтобы не навредить себе в походе, барон предпочел однажды сказать Эмберу де Божё, что, несмотря на честь, оказанную ему королем, он не готов вместе с коннетаблем пить, развлекаться и водить дружбу, но если придется сражаться вместе против сарацин, то на верный меч барона коннетабль всегда может рассчитывать.

Эмбер де Божё как человек понимающий, не стремящийся к бессмысленным конфликтам, только пожал плечами и оставил барона в покое.

Вместе с бароном на корабле плыл и отец Филипп. Он хотел возобновить с Бертраном занятия, и поначалу Атталь даже немного почитал с ним Библию и переписал несколько псалмов, однако рыцари барона и рыцари коннетабля, от скуки наблюдавшие за ним со стороны, стали посмеиваться над ученым пареньком, совсем не походившим на рыцаря.

Пару раз Бертран молча все сносил, а потом не стерпел и все решил сразу. Занятия с отцом Филиппом возвращали его мыслями в Монтефлер, к Катрин, однако сразу же, как на грех, перед глазами появлялись образы его любимой и ее мужа, веселящихся в постели. Бертран тогда сбивался с чтения или делал ошибку в письме и некоторое время молча смотрел в даль, играя желваками. Занятия с капелланом в его голове стали путеводной нитью к этим отвратительным образам, и к тому же со стороны периодически слышались презрительные смешки. И вот, когда отец Филипп довольный тем, что его воспитанник не ленится, и уже готовый дальше рассказывать ему грамматику, сел перед Атталем на бочку и вытащил дощечку, на которой писал чернилами, Бертран резко поднялся. Глаза его сузились от злости. Рыцари барона и коннетабля с интересом уставились на этих двоих.

– Почему вы, отче, еще в Монтефлере не сказали, что Катрин выходит замуж? – процедил Бертран, чтобы никто, кроме капеллана, его не слышал. – Вы же знали об этом! Я хотел из ваших рук получить крест, а вы черт знает что мне наплели – вдруг вас вызовут к больному, и мы в день отъезда не увидимся? Я помню, помню! А еще вы всячески намекали на какую-то тайну, что не можете мне сказать.

– Бертран, успокойся! – заволновался священник.

– Нет, куда уж мне успокаиваться! Я на этом проклятом корабле! А Катрин спит с проклятым Антуаном де Вельдом!

– Он ее муж!

– Да плевал я на это! Если бы вы были тогда со мной откровенны и честно рассказали о затее барона…

– То что, Бертран? Что, мальчик мой, ты бы сделал? – отечески проговорил капеллан, искренне сочувствуя молодому шевалье. – Ты не в силах был остановить свадьбу!

Бертран осекся при этих словах. Отец Филипп вслух сказал то, что и сам Бертран знал, и что ему говорил барон де Фрей. Эти слова словно наложили горячую сургучную печать на его муки. Судьба. Такова судьба, и не надо искать виновных.

– Ты просто навредил бы и себе, и Катрин своим возбужденным поведением, Бертран! И тебе было бы намного больнее, чем теперь. Да и Катрин тоже. Я не верю, что ты желал бы ей быть несчастной. А узнай ты заранее о свадьбе и сообщи каким-либо образом ей, ты не смог бы ничего расстроить – тебя бы в замок все равно не пустили, а она шла бы под венец заплаканная, зная о твоих чувствах и что ты неподалеку…

– Что вы говорите, отче? Заплаканная? – воскликнул Бертран, покраснев. – Почему?

– Потому что она любила тебя! – сокрушенно ответил капеллан.

– Любила! – обрадованно и в то же время горько произнес Атталь. – Она ведь мне так и не сказала этого слова! Скажи она мне тогда, при нашем расставании в замке, я бы умер, но не отдал бы ее никому! Ни какому-то Антуану, ни герцогу, ни королю! Да вы хоть знаете, отец Филипп, как я счастлив в эту самую минуту – вы сказали, что она меня любит! И как я несчастлив одновременно, за борт – и дело с концом – к чему мне теперь жить? Она перед Богом жена другого!

– Я не знаю, как помочь твоему горю, мальчик мой! – ответил отец Филипп, теребя сутану на груди.

– Не надо мне помогать! Наши занятия окончены! – бросил в сердцах юноша. – Я люблю и любим! А теперь можно и сдохнуть!

Бертран д'Атталь тряхнул своими обросшими засаленными волосами и резко повернулся в сторону рыцарей коннетабля.

– Эй вы, сеньор, что это у вас на гербе за лоскут из подвески в виде пасти? Вижу, вы скалите собственную пасть на мой счет уже не первый день? – бросил он крепкому рыцарю, немного старше себя, который частенько сидел рядом с коннетаблем и любил с ним вести доверительные беседы.

Оскорбленный выпадом рыцарь сразу поднялся с борта, держась за веревочную лестницу. Еще с десяток рыцарей тоже поднялись, и те, кто постоянно носил с собой мечи, положили руки на их рукояти.

– Я Бертран д'Атталь, не позволю смеяться над собой, тем более что не