Сокол-корабль - Вячеслав Александрович Овсянников

На небе звезды – в тереме звезды,

На небе заря – в тереме заря

И вся красота поднебесная.

Подломились ее ноженьки резвыя.

В ту пору Соловей он догадлив был:

Бросил свои звончаты гусли,

Подхватывал девицу за белы ручки,

Клал на кровать слоновых костей

Да на те ли перины пуховыя.

«Чего ты, Забава, испугалася,

Мы оба с тобой на возрасте». —

«А и я, девица, на выданье,

Пришла сама за тебя свататься».

Тут они и помолвили,

Целовалися они, миловалися,

Золотыми перстнями поменялися.

Проведала про то Соловьева матушка,

Свадьбу кончати посрочила:

«Съезди-де за моря синие,

И когда-де там расторгуешься,

Тогда и на Забаве женишься».

Отъезжал Соловей за моря синия.

В ту пору поехал и голый щап Давыд Попов.

Скоро за морями исторгуется,

А скорее того назад в Киев прибежал;

Приходил ко ласкову князю с подарками:

Принес сукно смурое

Да крашенину печатную.

Стал Владимир-князь спрашивати:

«Гой еси ты, голый щап Давыд Попов!

Где ты слыхал, где видывал

Про гостя богатого,

Про молода Соловья сына Будимировича?»

Отвечал ему голый щап Давыд Попов:

«Видел я Соловья в городе Леденце,

У того царя заморского

Посажен Соловей в тюрьму таможенную,

А корабли его все отобраны».

Тут Владимир-князь закручинился,

Вздумал отдать Забаву Путятичну

За голого щапа Давыда Попова.

В ту пору пришли ко городу Киеву

Корабли молода Соловья сына Будимировича,

Якоря метали во быстрый Днепр,

Сходни бросали на крут красен бережек,

Выходил Соловей со дружиною,

Из Сокола-корабля с каликами,

Во белом платье сорок калик со каликою.

Пошли ко князю Владимиру на княженецкий двор.

А в тереме у князя пир свадебный,

И позвали на свадьбу сорок калик со каликою,

Сажали за столы белодубовы,

Велел ласковый Владимир-князь

Подносить им вина заморския и меда́ сладкия.

Тут Забава Соловья опазнывала:

«Гой еси, мой государь дядюшка

Ласковый Владимир-князь!

Тот-то мой обрученный жених,

Молодой Соловей сын Будимирович».

Говорил ей ласковый Владимир-князь:

«Ай ты гой еси, Забава Путятишна!

А ты не скачи, не бесчести столы!»

Взяла Забава Соловья за рученьку белую,

Посадила с собой на большо́ место́,

Говорила Забава таково слово́

Голому щапу Давыду Попову:

«Здравствуй женимши, да не с кем спать!»

В ту пору ласковый Владимир-князь

Отдавал Забаву за гостя богатого

Соловья сына Будимировича,

И затевал он великий почестный пир.

Чурила Пленкович

Старина тридцать пятая. Ко князю Владимиру приходят челобитчики жаловаться на дружину некоего Чурилы Пленковича. Князь Владимир берет Чурилу к себе на службу.

В стольном городе во Киеве

У ласкова князя у Владимира

Еще было пированье-почестный пир

На многие князья и бояре

И на русские могучие богатыри.

День клонится к вечеру,

Почестный пир идет навеселе.

Появились тут люди незнаемые,

Сто молодцов, да других сто,

Да третьих сто.

Все они избиты-изранены,

Булавами буйны головы пробиваны,

Кушаками головы завязаны;

Бьют челом, низко кланяются:

«Ай же ты, солнышко Владимир-князь,

Ты прими, государь, нашу жалобу,

От нас, твоих мужичков-охотничков!

Ездили мы по полю по чистому

У той реки у Са́роги

На твоем государевом займище,

Ничего мы в поле не наезживали,

Не наезживали зверя рыскучего,

Не видали птицы перелетноей,

Только наехали во чистом поле

На молодцов неведомых.

Жеребцы под ними латынские,

Кафтанцы на них камча́тные,

Однорядочки-то голуб скурлат,

А колпачки – золоты верхи;

Они соболей, куниц повыловили,

Туров, оленей повыстрелили,

Нас избили-изранили,

Тебе, государь, на стол добычи нет,

А нам, мужичкам-охотничкам, жалованья».

Та толпа со двора сошла,

Другая толпа валит, мужички-рыболовы,

Все избиты-изранены,

Булавами буйны головы пробиваны,

Кушаками головы завязаны,

Челом бьют, низко кланяются:

«Ай же ты, солнышко Владимир-князь,

Ты прими, государь, нашу жалобу

От нас, твоих мужичков-рыболовов!

Ездили мы по рекам, по озерам,

Ничего не поимывали,

А встретили молодцов неведомых,

Всю они белую рыбицу повыловили,

Наши неводы повырывали,

Нас избили-изранили,

Тебе, государь, на стол улова нет,

А нам, мужичкам-рыболовам, жалованья».

Еще та толпа со двора сошла,

Две новые привалили,

Сокольники да кречатники,

Все избиты-изранены,

Булавами головы пробиваны,

Кушаками головы завязаны,

Бьют челом, низко кланяются:

«Ай же ты, солнышко Владимир-князь,

Прими, государь, нашу жалобу

От нас, твоих сокольников, кречатников!

Ездили мы по чисту полю,

По твоему государеву займищу,

На лугах, островах, у реки Са́роги,

Ничего не поимывали,

Не видали ни сокола, ни кречета.

Только наехали на молодцов неведомых,

Всех они ясных соколов повыхватывали,

Белых кречетов повыловили,

А нас избили-изранили, —

Называются дружиною Чуриловою».

Тут Владимир-князь за то слово спохватится:

«Да кто этот Чурила есть таков?»

Выступал тут старый Бермята Васильевич:

«Я, государь, про Чурилу ведаю,

Двор Чурилы не в Киеве, не за Киевом,

Двор Чурилы на Почай-реке,

У чудна креста Леванидова,

У святых мощей у Борисовых;

Двор Чурилы на семи верстах,

Вкруг двора железный тын,

На всякой тынинке по жемчужинке,

Первые ворота вольящетые,

Другие ворота хрустальные,

Третьи ворота оловянные,

Над воротами икон семьдесят,

Подворотенки дорог рыбей зуб.

Во дворе-то у Чурилы семь теремов,

Маковки у теремов золоченые».

Тут Владимир-князь со княгинею,

Со боярами и дружиною

Снаряжается к Чуриле ехать,

Смотреть терема Чурилины.

И будут они у двора Чурилина,

Вкруг двора железный тын,

На всякой тынинке по жемчужинке,

Над воротами икон семьдесят,

Подворотенки дорог рыбей зуб.

Встречает их Чурилин батюшка

Старый Пленка Саро́женин,

Князю и княгине отворяет