Сокол-корабль - Вячеслав Александрович Овсянников

Как о нем слава идет».

Повел князь Владимир Киев показать,

С ним князья и бояре, и многие богатыри русские.

Идет Дюк по Киеву, головушкой качает:

«Да у вас тут все не по-нашему,

Как у нас-то во городе во Галиче;

У моей-то государыни у матушки,

У собора пресвятой Богородицы

Мосточки мощены все дубовые,

Гвоздочки вбиты шеломчатые,

Расстиланы сукна багрецовые.

Наперед-то пойдут у нас лопатники,

За лопатниками пойдут метельщики,

Очищают дорогу перед храмом Божиим.

А у вас-то во городе во Киеве

У собора пресвятой Богородицы

Мощены мостишка все сосновые,

Худые мостишка креневатые,

А вбиты гвоздишка деревянные».

А и то князю Владимиру за обиду стало́.

Пришли они к широку двору.

Дюк головой качает, приговаривает:

«Хороша же идет слава о Киеве!

Все-то у вас в Киеве не по-нашему,

Как у нас во городе во Галиче.

У моей-то государыни у матушки

Над воротами икон до семьдесят,

А у вас тут одна-то иконка местная».

Зашли они на широкий двор,

Головой качает Дюк, приговаривает:

«Хороша же идет слава о Киеве,

Все-то у вас тут не по-нашему,

Как у нас в городе Галиче.

У моей государыни у матушки

На дворе стоят столбы все серебряны,

Продернуты кольца позолочены,

Расставлена сыта медвяная,

Да насыпано пшена белоярова,

Чтобы добрым коням есть-пить.

У моей государыни матушки

Построены тридцать три терема златоверхие,

Одни сени решетчаты,

Другие сени стекольчаты.

У нас во гриднях во столовыих

Полы-то все кленовые,

Стены-потолки все расписаны,

У нас столы кости слоновоей,

Скатерти у нас на столах шелко́вые,

А по углам висят кисти золоченые.

А у вас-то тут и нет ничего».

И это князю Владимиру за обиду стало.

Заходили они во высок терем,

Садились за столы белодубовы,

Принесли им по чаре зелена вина.

Дюк чару в руку брал, а в рот не брал,

Головой качает, приговаривает:

«Хороша же слава идет о Киеве,

Да о тебе, Красно Солнышко Владимир-князь!

Все-то тут у вас не по-нашему,

Как у нас-то во городе во Галиче.

У моей государыни у матушки

Копаны погреба глубокие сорока саже́н,

Бочки висят на цепях серебряных,

Проведены в погреб трубы подземельные.

Как повеют буйны ветры из чиста поля,

Пойдут воздухи по погребам,

Бочки на цепях зашатаются,

Загогочут бочки, будто лебеди,

Будто лебеди на тихиих заводях,

В бочках зелено вино всколыбается,

Оттого вино у нас не затухается.

Чарку пьешь, другую хочется;

По третьей пьешь, так ведь душа горит.

А у вас тут в Киеве вино затхлое да горькое,

Не могу и в рот взять».

Да и то князю Владимиру за обиду стало.

Принесли им яству – калачики крупичаты.

Взял Дюк калач в руку, а в рот не взял.

«Велика же слава идет о Киеве,

Да о тебе, Красно Солнышко Владимир-князь!

Все-то тут у вас не по-нашему,

Как у нас в Галиче.

У моей государыни у матушки

Печки-то все муравленки,

А поды-то все серебряны,

Помела шелковые,

Калачик съешь, другого хочется.

А у вас-то в Киеве печки кирпичные,

Полы глиняны, помела сосновые,

Калачи сосной пахнут, в рот не взять».

Да и то князю Владимиру за великую обиду стало.

Вставал тут Чурилушка сын Пленкович:

«Ай же ты, государь, Владимир стольнокиевский!

Налетела к нам ворона погуменная,

Животом-богачеством похваляется.

Посади-ка, государь, Дюка во глубок погреб,

А пошли скорого посла в Галич-град

Описать имение Дюково,

Всему именьицу сделать перепись».

Посадил Владимир-князь Дюка во глубок погреб

За замки железные.

Посылает в Галич Добрынюшку Никитича

Описать имение Дюково,

Всему именьицу сделать перепись —

Так ли, как Дюк похваляется.

Садился Добрыня на добра коня,

Поехал он в славный Галич-град.

Подъезжает к городу Галичу,

Видит, город в огне горит:

«Ай, горит-то город Галич, сгорит в огне!»

Как подъехал Добрыня близехонько:

В Галиче-то верхи у теремов золотом горят,

Маковки на церквях самоцветные.

Ай, не Галич город – Индия та богатая!

Приходит на Дюков на широкий двор,

Заходил Добрыня во высок терем,

Он крест кладет да по писаному,

Поклон ведет да по ученому,

А бьет челом на все стороны.

Тут сидит жена старо-ма́терна,

Сидит вся в шелку, вся в золоте.

Говорил Добрыня таково слово:

«Да ты здравствуй, Дюкова матушка!»

Отвечает ему жена старо-матерна:

«А я-то Дюку ведь не матушка,

А я-то Дюкова портомойница».

Да и то Добрыне за обиду стало.

Идет он во другой высок терем.

Тут сидит еще жена старо-матерна,

Сидит вся в шелку, вся в золоте.

Говорил Добрыня таково слово:

«Да ты здравствуй, Дюкова матушка!»

Отвечала жена старо-матерна:

«А я-то Дюку ведь не матушка,

А я-то Дюку ведь калачница!»

Идет Добрыня в третий терем.

Тут сидит еще жена старо-матерна,

Вся в шелку, в золоте.

Говорит Добрыня Никитич сын:

«Да ты здравствуй, Дюкова матушка!»

Отвечала ему жена старо-матерна:

«А я-то Дюку ведь не матушка,

А я-то Дюкова стольница.

Ты поди, добрый молодец, к церкви Божией,

Как первая толпа пройдет метельщиков,

Другая толпа пройдет лопатников,

Третья толпа пройдет подстельщиков,

Расстилают сукна багрецовые,

Пойдут из церкви красны де́вицы,

Понесут зонт подсолнечный,

Тут выйдет из церкви Божьей Дюкова родна матушка».

Пошел Добрынюшка к Божьей церкви,

Встал в сторонку у паперти.

Первая толпа прошла метельщиков,

Другая толпа прошла лопатников,

Третья толпа прошла подстельщиков,

Расстилают сукна багрецовые.

Выходит из церкви матера жена,

По обе руки красны девицы,

Под правую руку тридцать девиц

И под левую руку тридцать девиц,

Несут над ней зонт подсолнечный,