Музыка и музыканты - Галина Яковлевна Левашева

... Резко и насмешливо зазвучала музыка. Издевательски въедливо, словно кривляясь, поползла извивающаяся тема у фаготов и басового кларнета.

Знаете, друзья мои, на что похожа эта музыкальная тема? В ней совершенно ясно слышны интонации «Лунной» сонаты Бетховена. Те из вас, что слышали эту сонату, конечно, запомнили ее первую часть, одно из самых поэтичных созданий музыкальной классики. Нежная, грустная, прекрасная тема... Но зачем она здесь, и в таком искаженном, уродливом обличье?

Горькие мысли вызывает у нас такая музыка. Ведь это германский народ дал миру великого гуманиста Бетховена.

Как же могло случиться, что в той же стране, у того же народа, появилось самое страшное и бесчеловечное на свете — фашизм?

А музыка продолжает издеваться. Кажется, что весь оркестр злобно и торжествующе хохочет.

Постепенно она стихает, успокаивается, и снова мы слышим ту же осторожную, сдержанную мелодию, которую пели скрипки в начале второй части.

...Медленные и величественные аккорды — спокойные, сильные, уверенные. Оркестр звучит как орган. Кажется, что перед нами встает измученный, засыпанный снегом, израненный, но не сдающийся красавец Ленинград. Мужественная, строгая и в то же время героически приподнятая музыка. Она то звучит как голос оратора — сильного и мудрого человека, то разливается широкой торжественной песней. Она снова, как и в начале первой части, рассказывает о нашей прекрасной и гордой Родине. Только сейчас — это Родина в дни тяжелых испытаний.

В уверенное спокойствие решительно врывается энергичная, бурная тема. Опять борьба, опять мы слышим сухой четкий ритм маленького барабанчика. Но в нем уже нет прежней жесткости, леденящего душу ужаса, он только напоминает о страшной музыке «нашествия».

«... да ведь так это было в те... дни, на самом деле... именно так чередовались в сердце душевная тревога и упорство воли... когда организм собирал все силы для отпора смерти. Музыка тут говорила языком Шостаковича, но чувствами всех людей идущего на подвиг города»[24].

Неудержимым потоком несется музыка, единым дыханием, единым порывом... Вот промелькнула начальная «органная» тема этой части, но здесь ее играют трубы — и она звучит как боевой приказ.

Постепенно энергичное движение замедляется, останавливается, и, как в начале части, снова встает пред нами прекрасный, строгий и мужественный город-герой. Мы понимаем, что композитор говорит о неколебимой вере советских людей в победу над врагом. В каждом такте этой музыки вы чувствуете благородную силу, высокую нравственную чистоту.

...Три тихих удара. Это там-там. Он словно подготавливает нас к чему-то, дает сигнал. И сразу же без всякого перерыва[25] отдаленным, но грозным громом литавр начинается последняя часть симфонии — финал.

В «тихий гром» стремительно врывается главная музыкальная тема. Снова борьба, снова отчаянная схватка, но как резко отличается она от трагически страшного эпизода «нашествия»! Энергичная, волевая музыка скорее рассказывает не о самой битве, а передает ее высокий пафос, упоение боем.

Но вот исчезает вихревое бурное движение музыки, и мы слышим медленную, величаво скорбную тему. Это реквием. Траурная музыка не вызывает у нас, однако, тех горьких чувств, которые возникали, когда мы слушали траурный марш в первой части. Там мы словно были свидетелями смерти. Здесь — вспоминаем о погибших героях.

Там, в первой части, мы слышали скорбный ритм похоронного марша. Здесь — ритм старинного медленного танца сарабанды.

Снова появляется главная тема финала. Теперь она широкая, более медленная. Кажется, что ее сдерживает суровый ритм сарабанды, а она старается преодолеть этот ритм, вырваться из его четких рамок. Напряжение все усиливается... Шаг за шагом, словно поднимаясь на огромную, высочайшую вершину, устремленно, напористо звучит музыка... Последнее усилие... Слышите? Это начало первой части, тема Родины, счастливой, созидательной жизни! Ее торжественно и гордо играют трубы и тромбоны. Победа! Снова мир и покой на нашей земле. Подумайте только! В страшные дни блокады голодный и замерзший человек создает музыку такой уверенной победной силы. Он верит в победу так же, как верили в нее тогда все советские люди, и музыка его в самые тяжелые дни войны рассказывала всему миру о будущей победе над фашизмом.

Так кончается Седьмая симфония Шостаковича.

Мы выходим из Дома радио. Вечер. На противоположной стороне Манежной площади на старинном красивом здании горят буквы: «Зимний стадион». Там, наверное, сейчас идут спортивные соревнования. Неподалеку — кинотеатр «Родина» — любимый кинотеатр ленинградских ребят.

Прекрасный город живет спокойной, мирной жизнью.

А в памяти все еще живет размеренная дробь барабанчика... Нет, нельзя, чтобы все это повторилось! Слышите, люди всего мира! Нельзя!

Уверена, что каждый из вас думает сейчас именно об этом. А ведь мы с вами только слушали музыку. Ту самую симфонию, в которой, как кажется многим, ничего не понять.

Послушайте ее еще раз, дорогие мои друзья, послушайте всю симфонию целиком и подумайте еще раз над тем, нужно ли учиться любить и понимать музыку.

ВТОРОЕ РОЖДЕНИЕ МУЗЫКИ

ВМЕСТО ВВЕДЕНИЯ

... Медленно, очень тихо, словно боясь потревожить кого-то, в нашу комнату вошла музыка... Знакомая, любимая...

Мы узнаем эту раздумчивую, мерную поступь аккомпанемента; мы знаем, какой горькой печалью звучит сейчас мелодия; мы слушаем и вспоминаем имя, красивое, как музыка — Джульетта Гвичарди. Имя той, которую любил Бетховен, той, что не поняла, не оценила его любви, той, кому посвящена звучащая сейчас музыка — соната, названная кем-то «Лунной».

Но вот мы говорим: «Звучит музыка». Сама звучит? И только ли Бетховена должны мы благодарить за то, что слышим эти прекрасные звуки? Говорим также: «Исполнялась «Лунная» соната Бетховена» или: «Исполнялась Шестая симфония Чайковского»... Не кажется ли вам, что в такой фразе чего-то недостает?

Для того чтобы можно было ответить на эти вопросы, поговорим вначале... не о музыке.

Когда же она улыбнется?

В 1958 году в Ленинградском Эрмитаже были выставлены некоторые картины и скульптуры из коллекций знаменитой Дрезденской галереи.

Вспоминается один из залов Эрмитажа в те дни...

Люди входят. Переговариваются:

— Вот она! Видите, в центре?

— Какая маленькая...

— А почему такая странная голова?

— Ну, наверное был когда-то головной убор, знаете, такой высокий...

— Фараонская корона, — вставляет кто-то, — она обычно делалась из золота и драгоценных камней.

— Даже на статуях?

— Ну да...

Потом люди подходят совсем близко к маленькой скульптурной головке, что стоит в центре зала на высоком постаменте. Сразу же все разговоры смолкают и воцаряется долгое, очень долгое молчание. Может быть, изредка,