Сокол-корабль - Вячеслав Александрович Овсянников

Поливает он шубу зеленым вином,

Сам к шубе приговаривает:

«Уж мне так бы волочить собаку князя Владимира

По этому лугу по зеленому.

Хвалится заутра сам сесть князем в Киеве».

Разгневался тут Владимир-князь стольнокиевский,

Воскричал своим слугам верныим:

«Посадить Илью Муромца во глубок погреб,

Во глубок погреб сорока сажен,

Не дать ему ни пить, ни есть

Три года и три месяца,

Пусть он, собака, помрет с голоду».

Взяли слуги Илью в хмельном сне,

Ему руки-ноги путами опутали,

Посадили Илью во глубок погреб,

За замки крепкие, железные,

Засыпали песками желтыми,

Завалили дуб-колодьями.

Прознали богатыри русские,

Что их старший брат названый Илья Муромец,

Посажен во глубок погреб,

Оставили они князя Владимира,

Уехали все из Киева во чисто поле.

Илья Муромец и Калин-царь

Старина пятьдесят первая. Киев обступило несметное войско татарского царя Калина. Князь Владимир выпускает Илью Муромца из погреба. Илья Муромец и с ним двенадцать богатырей-побратимов его богатырской дружины побивают татар.

Как Владимир-князь да стольнокиевский

Поразгневался на старого казака Илью Муромца,

Засадил его во погреб во глубокиий,

Во глубокий погреб, во холодныий,

Да на три-то года поры-времени,

Три года и три месяца.

И подымался тут злой Калин-царь

Со своею силою поганою,

Хочет он разорить стольный Киев-град,

Чернедь-мужичков всех повырубить,

Божьи церкви все на дым спустить.

Не дошед он до Киева за семь верст

Становился Калин у быстра Днепра;

Собралось с ним силы на сто верст

Во все те четыре стороны.

Зачем мать сыра земля не по́гнется?

Зачем не расступится?

А от пару было от кониного

Солнце красное померкнуло,

А от духу от татарского

Неможно нам живым быть.

Как от покрику татарского,

Как от ржанья лошадиного,

Унывает сердце человеческое.

Садился Калин-царь на ременчат стул,

Писал ярлыки скорописчаты

Ко славному князю Владимиру.

Выбирал татарина выше всех

А мерою тот татарин трех саже́н,

Голова у татарина с пивной котел,

Который котел сорока ведёр,

Промеж плечами косая сажень,

Дает ему ярлыки скорописчаты,

А в ярлыках тех написано:

«Ай же ты, Владимир стольнокиевский!

А наскоро сдай ты мне Киев-град

Без бою, без драки великия

И без того кроволития напрасного.

А не то я, Калин-царь, Киев силой возьму,

Чернедь-мужичков всех повырублю,

Божьи церкви все на дым спущу,

Тебя, Владимира, в котле сварю».

И послал его в Киев наскоро.

Садился татарин на добра коня,

Поехал ко городу ко Киеву.

А и будет он, татарин, в Киеве

Середи двора княженецкого,

Скочил татарин со добра коня,

Не вяжет коня, не приказывает,

Бежит он во гридню во светлую,

На пяту он дверь поразмахивал,

А Спасову образу не молится,

Владимиру-князю не кланяется,

Бросал ярлыки на золот стол

Перед великого князя Владимира.

Владимир-князь ярлыки распечатывал,

Распечатывал, просматривал,

Глядючи в ярлыки запечалился,

Запечалился, порасплакался:

По грехам над князем учинилося —

Богатырей в Киеве не случилося,

А Калин-царь под стеною стоит,

А с Калином силы на сто верст,

Во все во четыре стороны.

Говорит Владимир княгине Апраксие:

«Разогнал я сильных могучих богатырей русскиих,

Все богатыри у меня поразъехались,

Некому постоять за Киев-град,

Постоять за веру, за отечество».

Говорит тут Владимиру княгиня Апраксия:

«Есть у тебя, князь, могуч богатырь Илья Муромец,

Сидит он в погребе глубокоем.

Копала я подкопы под те погребы,

Кормила-поила его три года и три месяца.

Один только он может постоять за Киев-град,

Постоять за веру, за отечество».

Тут Владимир-князь стольнокиевский

Скорешенько берет золоты ключи,

Идет он в погреба глубокие,

Отмыкает решетки железные:

«Ай же ты, Илья Муромец, богатырь святорусский!

Наш-то Киев-град в полону стоит,

Пришел собака Калин-царь с силою великою.

Не гневайся ты, Ильюшенька, прости вину мою,

Постой-ка ты за славный Киев-град,

Да постой за матушки Божьи церкви,

Да постой за веру, за отечество,

Послужи мне, Владимиру, верою-правдою».

Еще нет от Ильи ответу,

Сидит Илья, очи в землю низвел,

Побелела его головушка,

Поседела его бородушка.

Опять просит-винится Владимир-князь.

На третий раз отвечал ему Илья Муромец:

«Ай же ты, Владимир стольнокиевский!

Я иду служить за веру христианскую

И за землю русскую,

За вдов, за сирот, за бедных людей,

А не для тебя, князя Владимира».

Выходил Илья из погреба глубокого,

Шел он в конюшню стоялую,

Выводил своего коня богатырского,

Стал добра коня он заседлывать,

На коня накладывал потничек,

А на потничек накладывал войлочек,

А на войлочек подкладывал подпотничек,

На подпотничек клал седелышко черкасское,

И подтягивал двенадцать подпруг шелковых,

И шпилечки он втягивал булатные,

А стремяночки покладывал железные,

Пряжечки покладывал он красна золота,

Да не для красы-угожества,

Ради крепости богатырскоей:

Шелковы подпруги тянутся, не́ рвутся,

Да булат-железо гнется, не ломается,

Пряжечки красна золота мокнут, да не ржа́веют.

И садился тут Илья на добра коня,

Брал доспехи крепкие богатырские:

Брал палицу булатную да копье бурзамецкое,

А еще брал свою саблю вострую.

И поехал он из города Киева.

Едет стар по чисту полю,

По тому раздолью широкому.

Голова бела, борода седа,

По богатырской груди расстилается,

Как скатен жемчуг рассыпается.

Да под старым конь наибе́л-бело́й,

Да ведь хвост и грива наиче́р-черна́.

Выехал Илья во чисто поле

Посмотреть на полчища татарские:

Нагнано тут силы много-множество.

Как от покрику от татарского,

Как от ржанья лошадиного

Унывает сердце человеческое.

Тут поехал Илья по раздольицу чисту полю,

Не мог конца краю силушке наехати.

Повыскочил на гору на