Алина и Валькур, или Философский роман. Книга вторая - Маркиз де Сад

от ярости, так как злодеи оказались недостаточно ловкими; по всей видимости, президент решил отныне действовать самостоятельно; но, невзирая ни на какие трудности, я могу Вас заверить в том, что любой шаг де Бламона тотчас же станет Вам известен.

Письмо пятьдесят девятое

ГОСПОЖА ДЕ БЛАМОН — ВАЛЬКУРУ

Париж, 15 марта

Мой дорогой Валькур, по счастью, Вам довольно-таки быстро удалось оправиться от ран, так что Вы без всякого для себя риска можете теперь узнать о событиях, происшедших в последнее время. Относительно Вас я получила сведения верные и точные. Пятьсот луидоров, некогда Вам предложенные, попали в руки человека, отнюдь не отличающегося Вашей деликатностью; какой-то продажный магистрат выписал ордер на Ваш арест... Вас разыскивают повсюду; скорее покиньте Париж: нельзя терять ни минуты; отправляйтесь в путешествие, например в Италию. Вы ведь давно хотели побывать в тех местах; таким образом, Вы одновременно сможете развлечься, пополнить свои знания и избавиться от преследователей. Как Вы понимаете, мы также скоро покинем Париж; уступив президенту кое в чем, я и для себя выторговала какие-то уступки. Необыкновенная покладистость президента, по-моему, объясняется тем, что он надеется отделаться от Вас в кратчайший срок. Он ошибается, и пусть; я же добилась многого. Познакомьтесь с пунктами нашего договора.

1. Я обязуюсь не предпринимать никаких расследований относительно судьбы Софи; девушка помещена в монастырь, и я не должна за нее беспокоиться; президент хотел, чтобы я письменно отказалась от Софи как от своей родной дочери; я, разумеется, отвергла его предложение.

2. Я обязуюсь не принимать в Вертфёе, куда отъезжаю незамедлительно, господина де Валькура. Какое вероломство! Он требовал подписать данный пункт. Предатель, ведь в кармане у него лежал приказ о Вашем аресте!

3. Я обязуюсь никогда не рассчитывать Огюстину, эту развратницу, шпионку, о ней можно сказать все самое плохое; ранее я полагала, что она достойная девушка, но теперь у меня имеются надежные доказательства ее обманов. Какая подлость!

4. Не позднее сентября, больше не откладывая, я обязуюсь дать согласие на брак Алины с Дольбуром.

Подписав эти четыре пункта, я добилась следующего: 1) прежде всего, отсрочки, что, как Вы понимаете, для меня было немаловажно; 2) мы немедленно отправляемся в Вертфёй, где, безусловно, будем чувствовать себя несколько спокойнее; 3) ни господин де Бламон, ни Дольбур не появятся у нас на глазах до тех пор, пока я не дам разрешения на брак. Поверьте мне, это условие показалось мне наиболее приятным из всех. Мы поставили наши подписи под договором, гарантом которого вызвался быть граф де Боле.

Покончив с формальностями, граф, которого я ввела в курс недавних событий, заявил президенту, что имеются веские доводы подозревать последнего в двух неблаговидных поступках. Ради спокойствия своих друзей граф потребовал от де Бламона откровенно признаться, во-первых, не подсылал ли он убийц к господину де Валькуру и, во-вторых, не получал ли он приказа об аресте названного господина. Вы не представляете себе, с каким наглым бесстыдством этот закоренелый преступник принялся отрицать оба обвинения.

«Я всего лишь скромный судейский, — отвечал он графу, — господин де Валькур на двадцать лет моложе меня, но я, можете быть в том уверены, не посмотрел бы на разницу в возрасте, если бы пожелал отделаться от упомянутого господина. Как вы могли подумать обо мне так дурно? Я неспособен на такие подлости. Да, я предложил бы Валькуру стреляться на пистолетах, и раз уж вы хотите знать мое мнение по поводу поведения этого молодого человека... да, я вызову его на честную дуэль, если он не откажется от своих претензий, крайне неприятных мне. Пусть он только попробует нарушить хоть один пункт сегодняшнего договора».

«Но как вы объясните получение вами письменного приказа об аресте? — спросил граф. — Не уклоняйтесь от ответа, я навел соответствующие справки в канцелярии министра».

«Сударь, вас обманули, — пробормотал в ответ президент, — возможно, речь шла об ордере на арест Софи, никаких других подобных бумаг я не получал».

«Отлично, — сказал граф, — потрудитесь тогда сейчас же написать министру, что вы, дабы избавить себя от обвинений в покушении на свободу господина де Валькура, просите министра убедить меня в том, что эти обвинения ложные».

«Я полагал, что здесь вам хватило бы и моего честного слова», — в ярости прошипел президент.

Мой супруг собирался покинуть комнату. Граф, не желавший ссориться с де Бламоном и рассчитывавший только убедиться в его виновности, по физиономии и ответам президента понял, что тот намеревается с Вами разделаться, и холодно отвечал президенту:

«Верю вам, сударь, однако мне крайне неприятно, что вы отказали нам в такой безделице, ведь вы, смею надеяться, не предпринимали никаких враждебных действий в отношении господина де Валькура, нашего общего друга. Но как бы там ни было, помните о том, что в моем лице этот молодой человек всегда найдет защитника».

Президент предпочел промолчать; граф, убедившийся в том, что в кармане у де Бламона лежит приказ о Вашем аресте, настоятельно Вам рекомендует покинуть Париж. «Пусть он уедет отсюда, — повторяю Вам его совет слово в слово, — Валькур может всецело на меня положиться: пока он путешествует, я позабочусь о его счастье и благополучии».

Познакомьтесь теперь с моими проектами, которые, кстати сказать, одобрил и наш общий друг: первые четыре месяца я проведу в Вертфёе, в деревенской тиши я еще несколько раз тщательно продумаю планы дальнейших действий, образно говоря, подготовлю орудия к бою... В конце июля я неожиданно появлюсь в Париже и в течение последнего месяца, отведенного мне по договору с супругом, приведу в движение все свои связи. В обществе поднимется шум. Я не стану колебаться ни минуты. Родные меня поддержат. Постыдное поведение президента между тем получит должную огласку. Наружу выплывет гнусная интрига Дольбура; все узнают, почему де Бламон желает выдать Алину именно за этого субъекта. Я не буду ни от кого скрывать, что моя несчастная дочь питает к Дольбуру величайшее отвращение, а также объясню, чем ее отвращение было вызвано; под конец я официально признаю Софи моей родной дочерью... Впрочем, последнее поручение я переложу на родственников, поскольку я сама, как Вы знаете, не могу выступать с подобными заявлениями. Признать Софи родной дочерью, разумеется, рискованно, но риск в данном случае оправдан. Едва мои родственники заикнутся о Софи, президент сразу же растеряется и пойдет на все, лишь бы они отказались от своих претензий; кроме того, никто не заставляет нас доводить это дело до конца... Вы понимаете, друг мой, что президенту нелегко будет предъявить публике Софи,