Алина и Валькур, или Философский роман. Книга вторая - Маркиз де Сад

О друг мой! Если Вы когда-нибудь лишитесь Вашей дорогой Алины, ведь как она ни молода, веления Неба нам неизвестны... выдержите ли Вы такой удар? Достанет ли у Вас сил жить дальше? При встрече я возьму с Вас клятву: Вы пообещаете мне смиренно переносить любое горе, что бы со мной ни случилось в будущем. О Валькур, кто из нас распоряжается своей жизнью? Непрочные создания, мы существуем лишь какие-то мгновения; утро нашего рождения тут же сменяется сумерками смерти; краткие минуты нашего бытия, хаотичная череда которых не подчиняется никаким правилам, неудержимо скатываются в пропасть вечности, подобно тому как бурный поток несет свои воды в бескрайние просторы океана. Но если жизнь наша пролетает мгновенно, если наше хрупкое тело в любой миг может быть раздавлено — зачем же рождается любовь в столь непрочных созданиях?

Да, друг мой, мне бы хотелось, чтобы Вы, выслушав эти рассуждения, прониклись горячей любовью к моей бессмертной душе, а не к бренному телу, красота которого преходяща. Сколько раз я упрекала Вас за то, что Вы, увлекаясь моей внешностью, забываете о душе. Видимо, мне не раз еще придется делать Вам подобный выговор.

О Валькур! Умоляю Вас, любите во мне то, чего Вы никогда не лишитесь; поклоняйтесь моей душе, ибо нам суждено соединиться в вечности. Поверьте мне, лучше пренебречь телом заранее, пока Вас к тому не принудят злодеи или несчастный случай... Я хочу, чтобы Вы поняли, как разительно отличаются друг от друга упомянутые мной виды любви: через пятнадцать лет изгнания Вы не сможете верно описать мой облик, зато в памяти Вашей запечатлены навечно все движения моей души и высказанные мной мысли. Итак, обратитесь к вечному и забудьте преходящее.

Возвышенная любовь поможет Вам легко перенести мою смерть. Обреченное гибели когда-нибудь исчезнет, ну и что? Мы ведь обладаем душой, а она нам даруется раз и навсегда и, следовательно, не подвергается изменениям. Кстати говоря, что во мне будет вызывать любовь, когда плоть моя превратится в прах, в мирно дотлевающие в гробу кости? Допустим, Вам удастся взглянуть на мои останки, но от этого Вы только придете в отчаяние; между тем мои мысли и чувства вечно будут отдаваться эхом у Вас в душе, и, значит, жизнь моя будет продолжаться.

Не в укор Вам будет сказано, но я полюблю Вас еще сильнее, чем прежде, если Вы проникнитесь ко мне такой вот возвышенной любовью; душа Ваша тогда очистится, и поклонение, воздаваемое Алине, мало чем станет отличаться от молитвы, обращенной к Господу... Совершенное единение... Никто нас тогда не побеспокоит, не разлучит и не уничтожит, так что любовь наша перейдет в вечность, где царит бессмертный Бог.

Я прощаюсь с Вами, кладу перо в сторону и снова беру его в руки; к сожалению, яд меланхолии окончательно отравил мне душу; как жаль, что, вместо того чтобы утешить Вас, укрепить Ваш дух, я Вас только растревожила.

Письмо шестьдесят четвертое

ПРЕЗИДЕНТ ДЕ БЛАМОН — ДОЛЬБУРУ

Париж, 29 марта

Нам надо повидаться... Ты не поверишь, но Огюстина дрогнула в самую неподходящую минуту. Разве мы не предупреждали ее, что нуждаемся в неких чрезвычайных услугах? Я считал ее девушкой сообразительной и ошибался: это какая-то дуреха... В серьезных делах, говорят мудрые люди, доверяй только серьезным людям, а она хочет, чтобы я поехал в Вертфёй вместе с ней. «В вашем присутствии, — уверяет она, — я наберусь храбрости...» Тупоумное создание! Как ты понимаешь, нам необходимо вселить новые силы в ее слабый дух. Пригласи меня и Огюстину отужинать в твоей загородной резиденции, но не позднее завтрашнего вечера, так как через день мои домашние отъедут в Вертфёй. За ужином мы, смею надеяться, сумеем избавить глупышку от ее смехотворных предрассудков. Мне не раз приходилось наблюдать, как нерешительных женщин заставляли совершать и не такое, умело воздействуя на их темперамент. В момент чувственного опьянения от них можно добиться неслыханных уступок. Коварная женская душа тогда возвращается в свое естественное состояние, подруги наши перестают ломаться и охотно соглашаются на любые, даже самые ужасные предложения. Ни мне ни тебе, конечно же, не придется утомлять себя атлетическими упражнениями: наши представления о наслаждении, возраст и привычки — одним словом, все в нас противится неумеренным желаниям восемнадцатилетней девицы, которой, к тому же, следует вскружить голову... Но у меня есть лакей, удивительно выносливый в подобных состязаниях. Не утруждая себя излишними размышлениями, он прекрасно обработает Огюстину, а мы пригласим распалившуюся красотку к себе за стол и затем преподадим ей несколько полезных уроков нравственности.

Женская нерешительность способна погубить любое предприятие; вот почему надо быть крайне осторожным, если хочешь воспользоваться помощью женщины. Робкие по натуре, они воодушевляются, только когда их сердца начинают биться чаще. Я всегда говорил, что женщины хороши лишь в постели! Во всех других случаях они ни к чему не пригодны: слабые, лживые, вероломные и, наконец, нерасторопные; если им, к несчастью, поручат какое-нибудь важное дело, либо они вас коварно предадут, либо вы потерпите провал из-за свойственной им лени; Макиавелли явно имел в виду женщин, когда говорил, что лучше совсем не иметь сообщников или же сразу от них избавляться.[78] К прискорбию, проныра-священник, чьими услугами я пользовался в течение трех лет, недавно умер. Предприимчивый, изворотливый, ловкий, великий лицемер, какой энергией он воодушевлялся, когда я поручал ему совершить очередное преступление! Мошенник, кстати, в своих действиях руководствовался твердыми нравственными принципами. Благодаря ему мне удались такие дела, за которые я в качестве судьи смело мог бы отправить на виселицу три десятка негодяев. Мой дорогой, ты прекрасно знаешь, как разительно отличаются друг от друга долг и развлечение. Справедливость, которой мы прикрываемся, превращается в бледный вымысел, когда бушуют страсти, подобно тому как восковая свеча плавится под жаром солнца; мы с величайшим удовольствием творим злодеяния, но для вида хулим и караем преступников; призывы к строгой нравственности помогают нам искусно скрывать собственную развращенность. Прежде всего мы должны уметь вызвать к себе уважение если не мнимой добродетелью, то, по крайней мере, суровыми приговорами.

Меня охватывает отчаяние, когда я вспоминаю о том, как этот Валькур вырвался из расставленной ему западни. Ловким молодчикам, успевшим натворить множество проказ, которые сошли им с рук благодаря моему заступничеству, надо было только прикончить его... Ослы! Ну и