Алина и Валькур, или Философский роман. Книга вторая - Маркиз де Сад

мне два или три прочувствованных письма, отличающихся в лучшую сторону от посланий его дорогой супруги; с графом де Боле, помогающим молодой чете вести процесс о наследстве, у Сенвиля сложились прекрасные отношения. Леонора, хотя и манерничает, по-прежнему остроумна и жестокосердна: недавно она совершила маленькую пакость, позволяющую судить о черствости ее души. Зная, что скоро она будет обладать двумя- или тремястами тысяч ливров годовой ренты и золотыми слитками, Леонора не устыдилась разорить одного бедного родственника, получавшего после смерти графини де Керней шестьсот ливров годовой ренты. Несчастный, лишившись последнего источника доходов, в случае выигрыша Леоноры, бесспорно, обречен на голодную смерть. По закону он не вправе рассчитывать на благоприятное для себя завершение процесса, ему остается только надеяться на великодушие Леоноры — законной наследницы. Однако моя дорогая дочь определенно заявила о том, что не намеревается щадить своих родственников, в особенности этого молодого человека; в итоге этот злополучный бретонский дворянин, который, несомненно, много лучше Леоноры, вынужден отказаться от брака с любимой девушкой. Для того чтобы заработать себе кусок хлеба, он должен либо взяться за соху, либо наняться к кому-либо на службу.

Мерзкий поступок, достойный наследницы президента де Бламона, но не моей дочери. Такая жестокость после стольких перенесенных несчастий! Я полагала, что бедствия смягчают человеческое сердце, думала, что воспоминания о былых страданиях делают нас более чувствительными к мучениям ближних. Глубокое заблуждение: от злоключений люди черствеют сердцем. Привыкнув переносить несчастья, они перестают испытывать сострадание к окружающим; научившись отражать удары судьбы, они спокойно наблюдают за тем, как неумолимый рок косит их менее расторопных товарищей. И зачем только я согласилась с графом, советовавшим начать процесс о наследстве? Вы не представляете себе, какими я теперь терзаюсь угрызениями совести... Но что бы делала Леонора, если бы я отказалась поддерживать ее в этой тяжбе? Поскольку я имела веские основания не признавать ее моей дочерью, кем бы она называлась, как не графиней де Керней? Но как таковая она была вправе и без моей помощи претендовать на наследство рода де Керней. Я рассказала президенту о недостойном поступке Леоноры. Он задрожал от восторга и целый час расхваливал мне нашу героиню.

«Ни в коем случае, — поучал он меня, — не следует отказываться ради других от своей собственности. Какое нам дело до того, что кто-то испытывает нужду в нашем добре? Оно принадлежит нам — и все. Кто думает иначе, жестоко ошибается. Полгода тому назад, находясь в замке Бламон, я поступил еще ловче. Мне очень хотелось увеличить нижнюю галерею замка, и в связи с этим я присмотрел себе подходящий земельный участок. Как вы видите, речь шла о роскоши, а не о чем-то необходимом, ведь от галереи в хозяйстве нет никакого толку. Участок этот в течение шестидесяти лет принадлежал одной бедной семье, обитавшей поблизости от замка. Порывшись у себя в бумагах, я заподозрил, что крестьяне обрабатывают участок без достаточных на то прав: явно незаконный захват... Без промедления я выгнал незадачливого крестьянина вон из моих владений, невзирая на вопли женщин и стоны целого выводка детей. Короче говоря, поселяне скрылись с моих глаз, и я расширил галерею».

«Вашим поступком вы ввергли бедных крестьян в отчаяние».

«Пусть так, но теперь у меня приличная галерея... Такие вещи надо просчитывать заранее. Моя беда в том, что я постоянно раздумываю над моими поступками, анализирую собственные ощущения; но, по-моему, только так можно принять наилучшее решение. С одной стороны, недостроенная галерея постоянно бы меня раздражала; с другой стороны, крестьянин, лишившись земли, необходимой для моей пристройки, попал в затруднительное положение. Умоляю вас, прислушайтесь к моим доводам. Допустим, мне бы предложили сделать такой вот выбор: либо страдай сам, либо сделай так, чтобы пострадал какой-нибудь Пьер. Но почему я должен рисковать собой ради совершенно неизвестного мне человека? Любой здравомыслящий наблюдатель принял бы меня за сумасшедшего, согласись я заняться подобной неуместной благотворительностью».

«Но ваши выводы неточные; сравнивая ощущения, мы обязаны принимать во внимание потребности: Пьер живет за счет земельного участка, он не может без него обойтись; для вас же это была только причуда, вы прекрасно жили бы и с недостроенной галереей».

«Ошибаетесь, сударыня, мы, богатые люди, привыкли, чтобы все наши причуды удовлетворялись, и это стало для нас потребностью. Без наших причуд мы не можем существовать, точно так же как ваш любезный крестьянин не проживет без своего клочка земли. В свое оправдание сошлюсь на то, что от природы люди наделены различными потребностями; страдания Пьера, например, нисколько не волнуют мое сердце: Пьер остался без обеда — и замечательно, ибо мне нет дела до его пустого желудка; зато вид недостроенной галереи переполняет мою душу досадой — вот вам и реальное неприятное ощущение. И почему вы считаете, что ради избавления ближнего от страданий, которым я, кстати говоря, не сочувствую совершенно, мне следует жертвовать собственными интересами, причиняя тем самым себе очевидный вред? Пока я еще не скатился до такого непростительного решения... Отдаваясь состраданию и презирая здравый рассудок, прислушиваясь к голосу сердца и пренебрегая советами разума, вы себя губите. По собственной воле вы бросаетесь в пучину заблуждений, ибо сострадание — вероломный поводырь, ведь из-за него мы столь часто ошибаемся в наших расчетах и выставляем себя на смех».

«О сударь, лучше уж мне всю жизнь оставаться дурочкой, нежели изменить моему сострадательному сердцу; никогда ваши жестокие софизмы не позволят испытать мне и четверти удовлетворения, которое я получаю от одного доброго дела; я предпочитаю быть недалекой и чувствительной и не променяю свои душевные качества даже на гений Декарта».

«Мы с вами по-разному устроены, — пробормотал мне в ответ президент, — как известно, нравственность определяется физиологией... Сделайте одолжение, умоляю вас, перестаньте, по вашему обыкновению, считать кого-то злодеем, если он не проливает слез на трагическом спектакле или отказывается делиться последним куском хлеба с нерадивыми болванами. Поверьте мне на слово, на свете существуют люди совершенно на вас непохожие. Впрочем, как галантный кавалер, признаюсь в том, что лишь такая женщина, как вы, способна пробудить любовь в сердце мужчины».

Затем последовали лицемерные ласки; де Бламон между тем все время смотрел на часы. Они, наконец, прозвенели. Он приказал запрягать лошадей, я услышала слово «Опера». Друг мой, Вы сами видите, с каким опасным человеком мне приходится жить под одним кровом... Повторяю Вам еще раз, до тех пор пока я не получу надлежащих разъяснений, можете не беспокоиться; президент, определенно, против Вас интригует; убийц, конечно же, подослал он, и теперь он вне себя