Том 1. На рыбачьей тропе ; Снега над Россией ; Смотри и радуйся… ; В ожидании праздника ; Гармония стиля - Евгений Иванович Носов

«Столовая», «Баня», «Парикмахерская». Но, даже следуя указателям, свежему человеку было мудрено разыскать все эти неказистые, приземистые времянки, затерявшиеся среди неразберихи огромной стройки.

А в главном штабе стройки, маленьком бараке, все стены которого снаружи были заклеены приказами, объявлениями и сообщениями, проектировщики и чертежники с воспаленными от бессонных ночей глазами уточняли будущий облик города горняков. С чертежных досок один за другим снимались листы ватмана. На них были вычерчены шахтные стволы и штольни, корпуса обогатительной фабрики и теплоэлектроцентрали, транспортные эстакады и подъездные железнодорожные пути, улицы жилого поселка, клубы, магазины, столовые, скверы, детские ясли, школы — все, без чего нельзя добывать руду.

Так на карте нашего Союза в глухом нехоженом краю рождался маленький кружочек, которым принято обозначать города.

Конец Избасаровой хижины

Избасар старательно завернул ружье в старый халат. Затем собрал остальные вещи: шкуры архаров и медведей, войлочные кошмы, круглый, на коротких ножках стол, высокий медный чайник с журавлиным носиком и старинной чеканкой на боку, казан и маленький сундучок с охотничьими принадлежностями.

— Все, что ли? — оглядывая пустую хижину, сказал помогавший Избасару парень в брезентовом комбинезоне. Парень был излишне серьезен и озабочен, и эта серьезность никак не вязалась с его белобрысым вихром, торчавшим, как у донского казака, из-под козырька фэзэушной фуражки, и пуговичным носом в маковую крапинку, оставшимся от недавнего озорного детства.

— Айда! — махнул рукой Избасар.

Он был одет по-праздничному: веселая полосатая рубаха, черный вельветовый жилет и мягкие бараньи ичиги. На бритой голове отливала серебром расшитая тюбетейка. Избасар надел все это по случаю важности события и сам был тоже важен и приподнято возбужден.

Вдвоем они перетащили вещи к стене соседнего дома.

Заметив суету, на пустыре стали собираться любопытные: возвращавшиеся с ночной смены рабочие, ребятишки, соседи Избасара. Они толпились возле избушки и хозяйственно обсуждали, с чего лучше начать.

Приземистая, с неровными стенами, сложенными из плит известняка, хижина смахивала на вросший в землю сарайчик. На ее плоской крыше пророс тощий, побуревший курай. Хижина стояла между новыми двухэтажными домами. Чистенькие, свежеотштукатуренные, с ребристой белой крышей, они весело поблескивали широкими вымытыми окнами. От их белоснежного и стройного соседства хижина казалась еще более убогой и жалкой. Она торчала, словно гнилой зуб в ряду белых крепких зубов. Но ее терпели, как реликвию, до той поры, пока не была застроена вся улица, теперь на всей улице остался единственный этот пустырь, и хижину наконец решено было сломать.

Избасару было жаль расставаться со своим жильем. В лучших домах он никогда не жил и с беспокойной мыслью думал о предстоящем переселении. Он вспомнил, как пришел в эту безлюдную долину много лет назад, как таскал на ремнях огромные плиты и складывал из них эти стены. Долгие месяцы он не встречал ни души и жил здесь наедине с молчаливыми горами. Лишь на зиму уходил на равнину, в аул, чтобы продать добытые рога и шкуры и повидать семью. Вспомнил, как встречал в своей хижине первых людей, разведывавших нелегкую дорогу к руде. Он тогда еще не знал, что эти люди бесцеремонно нарушат извечный покой горного края и поломают его жизнь — трудную жизнь бродячего охотника.

Избасар в последний раз обошел свое жилище и остановился у боковой его стены. На желтоватых камнях виднелась черная надпись. Никто не знал, что старый охотник тайком подновлял ее. Он нажигал острую палку и старательно обводил непонятные знаки. От многократной обводки буквы едва походили на самих себя.

Избасар поманил паренька в брезентовом комбинезоне и сказал:

— Читай. Громко читай.

И паренек, не понимая, зачем это нужно, стал читать, с трудом разбирая исковерканные слова:

ЛЮДИ! ЗДЕСЬ РАНЬШЕ СТОЯЛА ТОЛЬКО ЭТА ХИЖИНА.

ТЕПЕРЬ ВОКРУГ НАС — ГОРОД.

Избасар слушал и торжествующе посматривал на собравшихся. Эти слова, начертанные на его хижине, были теперь и его словами. Он не мог их прочитать раньше, не сумел удержать в памяти, но всегда помнил, что в них говорится о чем-то очень важном. И потому берег их от дождей и ветров. Избасар первый пришел сюда и видел, что тут было.

Все невольно обернулись, будто хотели удостовериться, действительно ли это так.

Люди молча и пристально, словно впервые, вглядывались в знакомую панораму. Долина, чуть подернутая вуалью утреннего тумана, смешанного с дымками паровозов, полнилась могучим гулом сотен работающих механизмов. Кутаясь в розовый пар, подсвеченный солнцем, тяжело вздыхала турбинами электроцентраль. Подвешенные на стальных опорах провода монотонно и глухо гудели, будто потревоженные басы рояля. Они гордыми взлетами и плавными спусками, не признавая ни скал, ни пропастей, уходили в туманную синь к рудоносной горе по ту сторону ущелья. Где-то бодро вскрикивал маневровый паровоз, отвечая на певучий рожок составителя. По вагонам прокатывался бутылочный звон буферов, и вслед за тем доносилось тяжелое, отрывистое уханье локомотива, берущего с места груженный рудой состав. Звякали ковшами экскаваторы, вгрызаясь в котлованы, громыхали самосвалы, визжали лесопилки. На кружевной эстакаде, будто повисшей в небе, постукивали на рельсах вагонетки. Время от времени они опрокидывались, и тогда было слышно, как с грохотом обвала сыпалась руда в приемный бункер обогатительной фабрики. Лязг железа, шипение пара, свистки паровозов, клекот стремительно мчащейся на дне долины Текелинки покрывал ее властный, ни на мгновение не затихающий гул. Было слышно, как с тяжелым, глухим, будто подземным, грохотом ворочались гигантские шаровые мельницы, установленные в каскаде фабричных корпусов, сбегавших по склону. День и ночь, не зная устали, фабрика, как фантастическое чудовище, ненасытно заглатывала руду и пережевывала ее своими стальными челюстями.

А здесь, на жилых улицах, текла своя очень мирная и тоже по-своему деловая жизнь города-новосела.

Мимо проехал грузовик. Из его кузова торчали ножки стульев, парусиновые днища диванов, полированные бока шкафов. Он остановился у соседнего с избушкой дома, с окон которого только вчера смыли известь. Из подъезда выскочил управдом — юркий седенький старичок в очках, похожий на портного. Он забрался в кузов и, оглядев мебель, накинулся на шофера.

— Ведь не бревна везешь — вещи! — шумел управдом. — Вон как шифоньерку расписал. Как я такую людям в комнате поставлю? Понимать надо. Лихач!

По уличным столбам, будто майские жуки, ползали монтеры. Они снимали старые фонари с жестяными абажурами и подвешивали новые — круглые и матовые. Это какое-то немужское деликатное дело они выполняли нерасторопно, смущаясь воздушностью и хрупкостью стекла и, видимо, чувствовали себя на виду у всей улицы так, будто украшали елки праздничными, требующими особого внимания игрушками. Внизу толпились вездесущие ребятишки и, затаив дыхание, глядели на работу монтеров, явно переживая.