Том 1. Новеллы; Земля обетованная - Генрих Манн

деликатно передавала ему в запечатанном конверте. Вопрос, откуда берутся эти деньги, он всецело оставлял на совести заправил Земли обетованной. Там, где золотые совершенно непостижимым образом валяются прямо на полу, никто не несет личной ответственности; все подчиняются высшему промыслу.

Настроение портилось только тогда, когда Адельгейда справлялась о его драме. Она заставала его во власянице, он сидел, подперев рукой голову, за сосновым столом под распятием, на котором кровоточил Христос.

— Перечень действующих лиц близится к концу, — сообщал он.

— А!

— Героиню зовут Хильдегарда Трентменихен, она пожелала называться так и после замужества. Правда, выразительное, романтическое имя?

— Имя прекрасное. Как ты до него додумался?

— Имя должно создавать настроение, от этого многое зависит. Ее муж — грубый материалист и пропойца. Его зовут Алоиз Пфаундштейслер.

— А центральная сцена, о которой ты мне рассказывал прошлый раз?

Андреас запустил руку в волосы.

— Это просто какой-то рок. Дидерих Клемпнер уже где-то ее использовал.

— Клемпнер невозможный человек!

— Чего ты хочешь? Выходцы из Силезии и Познани вечно становятся всем поперек дороги. В наше время они заполонили все. — Он пожал плечами. — Что и говорить, в новой немецкой культуре есть какой-то налет Востока.

Он часто возвращался к этой мысли в часы одиночества, когда его брало сомнение в собственных творческих силах. В сущности Лицци Лаффе была права, — непонятая или освобожденная женщина низко пала, только что в помойке не валяется, эти выходцы из Силезии и Познани совсем ее затрепали. Они тяжелодумы и фанатики, что свойственно их культурному уровню; на более высоком уровне сейчас в моде легкий скептицизм. Там ни к чему не относятся серьезно, и уж во всяком случае к ноющим женщинам, у которых в конечном итоге все сводится к одному определенному вопросу. Серьезной драмы эти женщины не заслуживали, и он решил отнестись к ним свысока. Он оглянулся и полюбовался в зеркало на свою победоносную улыбку.

Затем в порыве вдохновения написал поэтический монолог супруга, который поражен душевной опустошенностью, внезапно овладевшей его женой, и напрасно старается понять, откуда она взялась. Припев гласил:

Нужна немалая сноровка —

Постичь загадку сей головки!

Последняя строфа монолога звучала явно неприлично, и это слегка беспокоило Андреаса. Однако он вспомнил, что ему придется иметь дело с публикой, видевшей «Месть». И в самом деле, Адельгейда, которой он прочел свое произведение, нисколько не была шокирована.

Она пришла в бурный восторг от красот стиха, предсказала поэту великие почести и блестящую будущность и, восхищенная его гением, проявила столь пламенную страсть, что увлекла и его, как в первые дни их любви.

Затем она решила, что необходимо подыскать исполнителя для идеального образа, созданного Андреасом. Потребуется несколько репетиций. Она назначила спектакль на следующую пятницу. Во время торопливого прощания она успокаивала юношу, которого волновала столь близкая перспектива первой встречи с публикой:

— Не тревожься, солнышко мое, и ни о чем не заботься, поэт должен быть выше этого. Я уж обо всем похлопочу. Приходи завтра в три на Гильдебранд-штрассе!

Он заставил себя явиться с опозданием. До него пришли шесть молодых поэтов, фамилии их он не расслышал от смущения, которое пытался скрыть под маской неприступности. Кроме того, собралось несколько друзей дома: супруги Пимбуш, фрау Бешерер и фрау Мор. Адельгейда сейчас же познакомила его с главным действующим лицом — директором Капеллером. Андреас узнал его: это был тот кругленький подвижной человек, который тогда, на рауте, так услужливо протискался к роялю сквозь жаждущую потанцевать толпу. Услужливость, по-видимому, была основной чертою Капеллера. Он всегда был под рукой. Внимательно, хотя и деликатно, ко всему прислушивался, подхватывал на лету капризы толпы и умел стать необходимым. Он обладал способностью не навязчиво, но упорно, одним своим присутствием напоминать о себе сильным мира его. Если бы случилось спешно передать доходную должность первому, кто подвернется под руку, то получил бы ее Капеллер. Он всегда был тут как тут.

Как явствовало из его звания, он когда-то руководил театром, по всей вероятности где-нибудь в захолустье. То, что требовалось от него здесь, было как нельзя лучше ему знакомо, и он сейчас же с большой уверенностью овладел положением.

— Милостивые государыни и милостивые государи, — начал он елейным, вкрадчивым голосом. У него был слегка саксонский выговор, и это, казалось, забавляло его самого. — Если вы не возражаете, я возьму на себя обязанности режиссера, и так прекрасно написанную господином Цумзе роль я тоже могу раздраконить, простите — создать. От былых времен, когда я заведовал Лейтмерицским театром-варьете, у меня остались навыки в этом жанре. То есть поскольку…

Он прервал свою речь, так как заметил, что фрау Пимбуш хихикает.

— Что вам кажется смешным, сударыня? Театр-варьете? В таком случае позволю себе сказать: не смейтесь! Для глухих углов театр-варьете культурный фактор первостепенного значения, он с успехом служит воспитанию нравов и художественного вкуса. Итак, у меня в этом жанре есть навыки, то есть поскольку здесь вообще можно говорить о жанре, ибо то, что создал господин Андреас Цумзе, представляется мне чем-то совершенно своеобразным и, если позволено будет так выразиться, никогда доселе не виданным. Трудно, или, вернее, невозможно исчерпать полностью те новые и дотоле неслыханные красоты, которыми просто кишит этот шедевр.

Его распирало от самодовольства. Он обольстительно плавно развел руками и разочка два схватил воздух короткими пухлыми пальцами, словно ловя еще более осязательные похвалы. Вдруг он втянул в рот мясистую нижнюю губу, склонил голову на левое плечо и обнял беззастенчиво нежным взглядом Адельгейду и Андреаса, стоявших рядом. Теперь Капеллер был уверен в успехе. Он возбудил одобрительную веселость дам, польстил самым нежным чувствам фрау Туркхеймер и удовлетворил авторское тщеславие Андреаса, как бы взыскательно оно ни было. Большего нельзя было и требовать. Шесть поэтов, которые робко жались в углу, не были приняты во внимание, он обошелся с ними с милостивым пренебрежением и, не глядя, рассовал их рукописи по своим глубоким карманам. Он отлично знал, для чего его позвали, и, отгородившись несколькими низенькими стульчиками, которые изображали рампу, приступил к монологу удивленного супруга. Он с чувством декламировал стихи, многозначительно подчеркивал рискованные мысли поэта и, словно прячась от трудности поставленных здесь проблем, громозвучно выпаливал припев:

Нужна немалая сноровка —

Постичь загадку сей головки!

В то же время он с неожиданной прытью два-три раза обежал пространство, отведенное под сцену. Круглое туловище, казалось, вот-вот скатится с коротких ножек; эффект получался самый ошеломляющий. Капеллер ухмыльнулся в публику, повторил тот обольстительный жест, которым уже очаровал