Том 1. Новеллы; Земля обетованная - Генрих Манн

— Право же, господин доктор!..

— Плоды сегодняшних впечатлений вы найдете в последнем выпуске «Ночного курьера». Я сейчас же отошлю все в набор. Ваша «Непонятая» дает мне драгоценный повод для сравнительного изучения литературных произведений более легкого жанра. Я имею в виду нашу немецкую национальную кафешантанную поэзию и родственные ей иностранные произведения. С последними я собираюсь основательно свести счеты. Какое прискорбное отсутствие глубины во французских шансонетках!

Абель сразу осекся, так как Пимбуш бесцеремонно отодвинул его в сторону, позабыв о всякой тонкости обхождения. Водочный заводчик не владел собой от волнения. Он запоздал, хотя и потерял в толпе свою гардению и измял манишку, стремясь раньше других предстать перед чествуемым поэтом. Теперь он, можно сказать, умирал со страху, что прозевал тот момент, когда еще можно было, не уронив собственного достоинства, назвать исполнение ultrasmart, а самый монолог superchic. А вдруг эта оценка уже стала достоянием широких кругов, тогда Пимбушу придется счесть себя опозоренным, словно он тут ни при чем. Он прохрипел:

— Сердечно поздравляю, дорогой! Ну, а теперь судите сами, прав я был, когда утверждал, что Капеллер играет ultrasmart, а вы пишете superchic? Вот видите? Ничего не скажешь, а ведь я сразу же, на первой же репетиции это говорил. — Он пояснил окружающим: — Нас присутствовало на первой репетиции человек семь-восемь. Я, жена, еще кое-кто. Все ясно, я сейчас же сказал.

Соседи отпихнули его от Андреаса, и он уже издали деловито помахал юноше правой рукой, согнутой в локте. И, повторяя все те же слова, Пимбуш потонул в потоке дефилировавших перед Андреасом гостей.

Но Абель, случайно изо всей силы толкнув напиравших сзади, неожиданно снова всплыл на поверхность. Рассекая воздух сухим, фанатическим движением руки, он продолжал:

— Какое прискорбное отсутствие глубины во французских шансонетках! Случалось ли вам заметить хоть в одной из них попытку разрешить ту или иную современную проблему, как вы сделали в вашей «Непонятой»? Конечно, нет! В Германии же, напротив, серьезная социальная идея и ученое глубокомыслие пронизывают даже кафешантанную поэзию! И в этой области солидное немецкое просвещение также противостоит романской фривольности. Как известно, даже самое понятие просвещения недоступно остальным народам.

«Что ему от меня нужно?» — подумал удивленный Андреас.

Абель меж тем выпятил нижнюю губу и подбородок, дабы подкрепить авторитетность своего суждения наполеоновским профилем. Но в тот же миг маститого критика окончательно смыло набежавшей волной. Неудержимо надвигалась фрау Пимбуш. Она по-товарищески пожала поэту руку.

— Сегодня вы мне импонируете! Ведь чтобы шепнуть вам несколько слов на ухо, надо раньше три раза в обморок упасть. — Она чуть не вплотную приблизила свое лицо к его лицу, так что он увидал влагу, поблескивавшую между острыми зубами и в кривившихся уголках ее кроваво-красного рта. — Знаете, сегодня вы мне в самом деле нравитесь. У вас здесь прием, как у посланника! — прошептала она с хриплым смешком.

— Как у посланника искусства, — сказал он торжественно, но голос его слегка дрожал. — Оно назначило меня сюда посланником.

От дуновения воздуха несколько карминно-красных завитков коснулись его лба. Она почти дотронулась до его носа своим длинным острым носом; белый как мел торчал он на ее розовом, неестественно одутловатом лице, аромат которого возмутил спокойствие его плоти. Кровь ударила Андреасу в голову. Она скорчила насмешливую гримасу прямо ему в лицо.

— Браво! Если такие удачные дни будут повторяться, я разрешу вам навестить меня! Я даже рассчитываю на вас, — бросила она через плечо, прежде чем исчезнуть.

На миг он позабыл о месте и времени, в такое изумление повергла его встреча с Клэр Пимбуш. Ведь она была не человеком, а символом, воплощением порока; казалось, такое может привидеться во сне, но можно ли желать ее в действительности? До сегодняшнего дня это ни разу не приходило ему в голову. Только сейчас ее зеленоватый, затуманенный взгляд задал ему волнующую загадку, ибо взгляд этот был откровенно вызывающим. Андреас назвал его в душе даже пожирающим.

Он машинально ответил на десяток поклонов. Но тут он услышал знакомый голос:

— Ну, ну, досточтимый маэстро, вы как будто уж и старых друзей не узнаете.

— Ах, Кафлиш!

— Значит, все-таки узнаете, — сказал репортер, вытаскивая истрепанную записную книжку. — Ну, валяйте, жду!

— Как так «валяйте»?

— Не представляйтесь, будто вы с луны свалились, маэстро, мне недосуг! Родился: когда? Где? Родители? Наследственность? Любимое кушанье? Как вам нравится в Берлине? Сколько платите за квартиру?

— Ах, так! — спохватился Андреас и сообщил требуемые сведения. Кафлиш повторил:

— Автор, как известно, родился в Гумплахе, городке на Рейне. Я пишу «как известно», это производит впечатление и ничего не стоит. Теперь продиктуйте мне названия ваших книг.

Андреас замялся.

— Мои книги еще не издавались.

— Ну понятно. А разве речь об этом? Но ведь можете же вы придумать несколько интригующих названий? Нет? Но, помилуйте, это всякий сумеет. А то поручите это мне? Ну, ладно, будет вам сюрприз. Только потом не извольте приставать к нам с опровержениями! А уж если будете писать опровержение, так по крайней мере уступите мне гонорар за эти две-три строчки. Вы ведь теперь как сыр в масле катаетесь, что вам стоит побаловать нас, бедных людей.

Журналист собрался было уходить, но вдруг перегнулся пополам, так, что почти коснулся подбородком живота. В двух шагах от них стоял Иекузер. Андреас уже раньше заметил его за отдаленным столиком, где он благодушествовал, засунув одну руку в карман брюк. Пока зал пустел, владелец «Ночного курьера» допил последнюю бутылку шампанского и теперь, сдвинув черный парик на затылок и величественно улыбаясь, приближался к Андреасу. На кого был он похож: на актера или на Цезаря? Мгновенно в представлении Андреаса объединились сотни тысяч подписчиков «Ночного курьера», и миллионы его читателей-подданных, и министры этого государства в государстве, каким, несомненно, являлся «Ночной курьер» с армией мелких служащих, с правом взимать налоги и полнотой политической власти, и во главе всего Иекузер, конституционный монарх. Как ни был Андреас пресыщен сегодня дифирамбами сонма почитателей, он все же не мог побороть благоговейного трепета, когда великий человек разжал губы и заговорил с ним. Но Иекузер сказал просто:

— Знаете что? Дайте нам для печати это ваше творение.

— Честью для себя почту, господин Иекузер.

Андреас запинался, издатель же благосклонно кивнул ему, не задерживаясь дольше. Мимоходом он осведомился:

— Вы, надо полагать, удовлетворитесь рекламой, которую мы вам сделаем, и откажетесь от гонорара?

— С величайшим удовольствием.

— «С величайшим удовольствием» —