Том 1. Новеллы; Земля обетованная - Генрих Манн

Никто еще не уязвлял его больнее Асты, никто, разве только кельнерша в «Кафе Ура». Теперь он мог проучить Асту. Кроме того, и затравленная Лицци заслуживала участия.

Меж тем Клемпнеру не удалось беспрепятственно покинуть комнату. В дверях он неожиданно попал в стремительную стайку девиц, и его без всяких церемоний прижали к стене. Андреас с бьющимся сердцем вспомнил сцену после премьеры «Мести»: драматург, окруженный почитательницами, которые пытаются поцеловать ему руку. Как вскипело в нем тогда честолюбие, жгучее желание, чтобы ему так же поклонялись. И вот теперь эти же самые девицы мчались мимо позабытого Клемпнера, прямо на него, на Андреаса. Вокруг стояло бессвязное взволнованное щебетание:

— Только, пожалуйста, не говорите маме, что мы здесь!

— Ах, что там, моей можно. Маэстро, вы пишете очаровательно!

— Божественно! Скажите, вы представляете себе, какие невозможные вещи вы пишете?

— Почему невозможные? — спросила одна бойкая девица, на вид весьма осведомленная.

— Многое мы, разумеется, не поняли, в этом вы, конечно, не сомневаетесь!

Андреас ответил скромно:

— Меня радует, что я вам угодил.

Бледная брюнетка с преждевременно развитыми формами, которыми она щеголяла больше, чем остальные барышни своими скудными прелестями, мечтательно заметила:

— Вы совсем не такой, как ваши сочинения.

— А какой же?

— Очень милый.

— Дайте мне ваш адрес, маэстро, — вдруг выпалила девица в белом платье, которая стояла, опустив руки, и критически разглядывала молодого человека. Он вздрогнул и покраснел. Неужели она… Вот это, очевидно, Клемпнер и называет переходить границы. Но она насмешливо улыбнулась: — Я пошлю вам свой альбом. Напишите мне что-нибудь на память!

— Ах! и мне тоже, но только что-нибудь вполне приличное.

— Где можно приобрести вашу карточку, маэстро?

— Подарите мне вашу карточку, но с автографом и посвящением!

— Маэстро, подарите мне старую перчатку, которую вы долго носили. Я буду беречь ее, как зеницу ока.

Андреас сконфуженно озирался по сторонам, и это, казалось, забавляло его почитательниц. Он не знал, что отвечать, ему было не по себе среди этого стада «индюшек», как он их мысленно называл. Несмотря на все свое презрение, он робел перед ними еще и сегодня. Даже на вершинах человечества чувствовал он превосходство этих загадочных созданий со светлыми, любопытными и ничего не говорящими глазами, прячущихся за свою наивность как за каменную стену, вызывающих и недоступных. Огорошив его какой-нибудь двусмысленностью, они тут же разъясняли недоразумение, прибавив несколько безобидных слов, и злорадствовали над его разочарованием. Он даже не мог понять, где в их похвалах кончается восхищение и начинается насмешка! Испуганно прятал он руку, которую они ловили. По мере того как девицы все энергичнее наседали на него, ему казалось, что прикосновения их гнетут его, хотя вокруг порхали только газовые платья, тюлевые оборочки и цветочные гирлянды. У него кружилась голова от разноголосого щебетания и хихикания и от терпкого кисловатого аромата девственности. В задних рядах одна шепнула:

— Ну, разве он не душка? Представь его себе амуром в розовом трико! — Она громко взвизгнула. — И с крылышками.

Остальные заразились ее озорством, и молодого человека охватило мучительное беспокойство, ибо он видел, что эти нелепые создания еле сдерживают смех, и не мог понять почему. Одна долговязая нескладная девица вдруг сверкнула у него перед глазами ножничками.

— Позвольте локон, маэстро!

Тут Андреаса обуял ужас, придавший ему отваги. Резким движением проложил он себе дорогу. В мгновенной тишине, вызванной общей растерянностью, он вытащил часы, ведь теперь у него были золотые часы, и с жаром воскликнул:

— Ах, чуть не позабыл о самом главном!

Он выскочил за дверь и остановился, только когда смех и крики за его спиной утихли. Он решил подкрепиться у буфета и, жуя, бросал вокруг высокомерные и угрожающие взгляды, мстя за смущение, в которое повергли его девицы. Но кого бы они не смутили! В утешение себе он решил, что они ему не нужны — не им вдохновить поэта. Поэтичными их делают ленты, кружева и всякие финтифлюшки, которыми они себя украшают; но поэтична в лучшем случае их портниха, а не они. К тому же у большинства из них — только кожа да кости. Он вспомнил, что сегодня вечером еще не виделся с Адельгейдой, и почувствовал желание отдохнуть от девиц у нее под крылышком. Но он напрасно искал ее во всех трех гостиных. В бледно-зеленой знакомые хотели было вовлечь его в разговор, но он прошел мимо, будто не узнав их. В ярко-красной кто-то барабанил на рояле. Теперь Андреас уже знал, что Туркхеймеры платили артистам по пятьсот марок за вечер, и из уважения перед этой суммой он в течение двух минут слушал музыку. Но вокруг слишком шумели. В третьей гостиной — bleu mourant и рококо — в кресле помпадур, обычном месте Адельгейды, восседала страховитая фрау Бешерер. Молодой человек в испуге ретировался и, улучив минутку, шмыгнул за одну из тех ширмочек, которым шлифованные стеклышки в рамках с завитушками придавали сходство с выломанными стенками старинной парадной кареты. Там, как он знал, штофными обоями была замаскирована раздвижная стенка. Он вошел в маленькую, устланную пушистыми коврами комнату и осторожно приблизился к другой дверке, полуоткрытой и тоже замаскированной обоями; только немногим близким друзьям был известен этот вход в желтую шелковую «чайную комнату», в дни больших приемов обычно закрытую. Андреас заглянул туда. Она стояла там, склонившись над черным лакированным стульчиком с золотым рисунком, опершись коленом на подушку в блеклых тонах, и грезила, слегка опустив голову и глядя на пламя единственной свечи, горевшей у ее ног в канделябре, который поддерживал бронзовый дракон. Он с удовольствием подумал, что она представляет сейчас редкостную картину: ее пышную грудь облегал, наподобие матово-мерцающего панциря, лиф из серебристой ткани, а над ним насыщенным блеском светилась полная и белая шея; белая атласная юбка была заткана голубыми лилиями, другие лилии из драгоценных камней своим сиянием венчали шлем черных волос над низким лбом. Полумрак и тишина держали ее в своем плену.

Андреас кашлянул, и она подняла голову, нисколько не удивившись.

— Вот и ты! — просто сказала она. — Ну?

В этом единственном слове слышалось множество вопросов: «Теперь ты доволен? Радует тебя слава? Или тебе надоели овации? Хочешь очиститься дыханием подлинной любви от всех банальных и лживых речей, что хлынули на тебя? Так иди же!»

При взгляде на нее он, сам не зная почему, почувствовал себя слегка пристыженным, и ему сразу стало как-то не по себе. Он быстро заговорил, лишь мимоходом скользнув по ней ласковым взором своих девичьих