Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор - Йован Стерия Попович

человек? Встретил блондинку, брюнетку или шатенку, она улыбнулась тебе, ты ей сказал, что любишь ее, а она — что любит тебя, ты расспросил о ней, а она — о тебе, и вы безумно полюбили друг друга и поженились! Ведь так было, правда? А знаешь, так же было и у твоего отца и так же будет и у твоего сына!

А как ты был благороден, хороший человек? Эх, как… как и все! Уделял, когда было что, нищим, утешал, кого нужно было утешать, плакал, где нужно было плакать, вздыхал, когда нужно было вздыхать. Ведь так было, правда? А знаешь, то же самое делал и твой отец и то же самое будет делать и твой сын!

А как ты выражал свою радость, если тебе случалось радоваться?

Смеялся от души, так что челюсти от смеха сводило, в глазах вспыхивали искорки, всплескивал ты руками и бежал поделиться со своей радостью с соседями и друзьями, а то, может, и угостить их. Помнишь, точно так же радовался и твой отец, и, поверь мне, точно так же будет радоваться и твой сын.

А разве ты иначе выражал свое горе? Сжималось сердце, слезы набегали на глаза, ты обвязывал черной лентой свою шляпу и то и дело вздыхал, а потом снимал черную ленту, так как проходило шесть месяцев со дня смерти милого тебе человека. А потом ты и петь начинал, так как проходил год со дня его смерти. А знаешь, говорят, точно так же выражал свое горе и твой отец и точно так же будет выражать свое горе и твой сын.

Но зачем я заговорил об этом, разве смогу я пересказать всю твою жизнь? Она ведь такая большая, правда, большая лишь по количеству дней, которые ты прожил, но разве кто-нибудь сумеет обо всем этом рассказать?

Помню, когда мы в шестом классе учили стилистику, наш учитель задал нам однажды сочинение на тему: «Что такое жизнь и чего человек должен добиваться в жизни?»

Все мы были прекрасные стилисты. Один из моих товарищей, например, умел очень хорошо подражать чужому стилю, и не только стилю, но и почерку. Ох, он в этом так преуспел, что даже правительство обратило на него внимание. А другой плохо понял назначение стилистики и впоследствии занялся малеванием вывесок. Кажется, это он на вопрос, поставленный учителем дал в своем сочинении такой ответ:

«Жизнь — это проезжая дорога, строится она по принуждению. Когда стоишь в начале пути, он кажется бесконечным, а как пройдешь его, так устанешь, что и назад идти неохота, недаром в народе говорится, что человек никогда не возвращается тем же путем. Пока дорога новая и ровная, на ней всегда много пешеходов и телег. Всех она выдерживает и никого не трясет. Но вот появляется на ней первая рытвина, затем другая, потом третья, где водой размоет, где колесами избороздят, где сама осядет. Ремонтируют ее, подсыпают гравий, но все это ненадолго. А уж когда совсем испортится, когда не останется на ней ни одного ровного места, когда продавят ей грудь, тогда и пешеходы, и телеги, и все, кого она носила на себе, обходят ее и ищут другую дорогу, по которой удобнее идти!»

Вот куда занесли меня мои размышления о жизни. Ой-ой! Сколько еще тут надо думать! Лучше уж запеть тот вальс, он так ей нравился! Когда я пою этот вальс, я вспоминаю ее прекрасные глаза и ее черные волосы! Ла-ла-ла-ла-ла!.. Ла-ла!..

13

Двигайся, мельчайшая частица,

На мгновенье солнцем озаренная!

Змай

И вот я возвращаюсь в Белград!

Выпустили меня, помиловали!

Сколько раз за время этих долгих-долгих часов думал я о моем прекрасном Белграде. Напрасно, напрасно! Разве сравнить Белград с какой-то провинцией! Даже с первого взгляда можно увидеть огромную разницу! Пройдись по улице провинциального города, по самой оживленной улице, и что ты увидишь, и кого ты встретишь — крохотную лавчонку, да одного человека с выцветшим бархатным воротником, грязный галантерейный магазин, над дверью которого висит пожелтевшая меховая безрукавка, барышню в белых перчатках и в прошлогодней зимней шляпе, потом колоду мясника, еще лавчонку и еще человека с выцветшим бархатным воротником. А Белград?..

О, Белград! Он по-прежнему прекрасен! Тут жизнь, тут незатихающее движение: парки, музыка, черные глаза, судебные исполнители, концерты, театры, парады, опротестованные векселя, танцевальные вечера, казино, лекции, украденные на почте посылки… и вообще жизнь, жизнь, вечная жизнь, вечное движение!

И вот я возвращаюсь в Белград! Он ничуть не изменился, такой же, каким я оставил его.

Старый, старый Белград!

Здесь все та же отвратительная мостовая и все та же отвратительная политика; по-прежнему здесь все еще пятьдесят учителей и четыреста жандармов, десять школ и двенадцать казарм, одна общинная больница и два общинных кладбища; по-прежнему здесь из списков «усопших» известно, сколько лежит на кладбищах мертвых, а по книгам статистического управления нельзя узнать, сколько в городе живых; по-прежнему здесь одна городская управа и шесть полицейских участков, но дела они вершат так умно, будто в городе один полицейский участок и шесть городских управ; по-прежнему здесь пять банков и один суд по разбору дел о подложных векселях, хотя давно надо было иметь один банк и пять судов по разбору дел о подложных векселях; по-прежнему здесь уменьшается количество судебных дел по обвинению в оскорблении достоинства, и все увеличивается количество бракоразводных процессов и судебных дел по обвинению в подлоге; по-прежнему здесь постоянно сменяются общинные советы и по-прежнему без всякого порядка застраиваются улицы. Да, я узнаю его, мой старый Белград!

Я вновь вижу те же старые, всем известные лавки — и те, в которых мне отпускали в кредит, и те, в которых не отпускали. Ох, думая о тех лавочниках, которые отпускали мне в кредит, я всегда вспоминал слова Христа: «Прости им, боже, ведь они сами не знают, что творят!»

Вот и лавка Петра Янковича. Я с давних пор помню этот клочок холста с двумя печатями, ведь в нем есть и мои ниточки. А вот лавка Николы Протича, точнее говоря, не его, а его жены, так как все свои дела он вершит под вывеской жены, а жена его вершит свои дела под его вывеской.

И все, все по-прежнему. Вон там Фердинанд, портной, напился, сжал кулаки и с воодушевлением орет: «Да здравствует поколение!» А вот и господин Фасоль, музыкант и композитор с медалью за мастерство на лацкане пиджака, он с озабоченным видом спешит куда-то, размышляя о