Сеньора - Жозе де Аленкар

мне слишком поздно; оно не принесло мне даже иллюзии счастья, которая знакома обманутым женщинам. Когда огромное состояние оказалось в моих руках, я уже слишком хорошо знала мир, была знакома с нищетой и поняла, что женитьба на богатой девушке – это не брак, а сделка. Что же, решила я, мое богатство послужит, чтобы принести мне единственную радость, оставшуюся мне на этом свете: показать вам, что вы не поняли девушку, которая вас любила и которая отдала вам свое сердце. И все же я лелеяла надежду на то, что вы благородно окажетесь от унизительного предложения, и тогда я брошусь к вашим ногам и стану молить вас, чтобы вы приняли мое богатство и, если вам угодно, растратили его – мне же было бы достаточно одной вашей любви. Но вы не отказались. Вы лишили меня даже этой последней надежды. Что мне оставалось? В былые времена убийцу в наказание за его преступление привязывали к трупу жертвы. Вы погубили мое сердце, поэтому вполне справедливо, что я заставила вас связать свою жизнь с моей загубленной жизнью. Но не отчаивайтесь, наказание будет недолгим: эта мука, к которой мы приговорены, закончится, как только я испущу последний вздох, и тогда вы наконец станете свободны и богаты.

Произнеся последние слова язвительным тоном, Аурелия достала из-за пояса лист бумаги и развернула его перед лицом Сейшаса. Это был чек Банка Бразилии на восемьдесят конто.

– Пора завершить торг. Из ста конто, в которые вы себя оценили, двадцать вы уже получили; вот оставшиеся восемьдесят. Мы в расчете – теперь вы мой, мой супруг, как принято говорить.

Аурелия держала чек перед самым лицом Сейшаса. Фернандо оставался неподвижен, как статуя, только две глубокие складки появились на его лице, опускаясь от крыльев носа до уголков рта.

Вдруг рука Аурелии дрогнула, и бумага, выскользнув из ее пальцев, упала на ковер, к ногам Сейшаса. Наступила тишина, а точнее, оцепенение. Аурелию возмущало неизменное молчание Сейшаса, которое она, вероятно, приписывала циничной бесчувственности. Она желала пробудить в нем благородные порывы, желала увидеть в нем мужчину, способного восстановить свое честное имя, но вместо этого видела перед собой человека, скованного стыдом и неспособного восстать даже против самых жестоких унижений.

На губах Аурелии появилась скорее усмешка, нежели улыбка.

– А теперь, развлечения ради, предлагаю продолжить нашу комедию. Ведь это лучше, чем просто сидеть и молча смотреть друг на друга. Извольте встать передо мной на колени, как вы стояли, и подарить мне первый поцелуй любви… Вы же меня любите, не так ли? И никогда никого не любили, кроме меня?

Сейшас поднялся с места и сказал тихим, но твердым голосом:

– Нет, не люблю.

– Ах!

– Правда в том, что я вас любил, но вы только что втоптали в грязь эту любовь, и ничто не воскресит ее. Теперь моя любовь будет вам оскорбительна, потому что нет большего позора, чем тот, который нищий наносит госпоже, полюбив ее. Но будьте спокойны, этого не произойдет. Даже если бы мной овладел гнев, которого я не испытываю, я не стал бы вам мстить.

Аурелия порывисто встала.

– Выходит, я ошиблась? – воскликнула она восторженно. – Вы искренне любите меня и женились на мне не ради денег?

Сейшас остановил взгляд на лице Аурелии, которая с надеждой смотрела на него, ожидая ответа.

– Нет, сеньора, вы не ошиблись, – сказал он ледяным, непреклонным тоном. – Я себя продал и теперь принадлежу вам. По неосмотрительности вы приобрели не лучшего мужа. Вы могли бы выбрать благородного человека с характером, может быть немного пострадавшим от образования, человека, который дорожил бы вашим чувством, но предпочли ему белого раба. Это ваш выбор и ваше право; вы заплатили собственными деньгами, притом весьма щедро. И вот он, ваш раб, вот он, ваш муж, но не более чем муж!

Когда Аурелия услышала это слово, произнесенное Сейшасом с сарказмом, ее щеки загорелись от стыда.

– Я оценил себя в сто конто, – продолжил Фернандо. – Это не так уж много, но торг уже совершен. Двадцать конто я получил в задаток, теперь мне причитается еще восемьдесят, которые вы вручили мне только что.

Фернандо наклонился, чтобы поднять чек. Внимательно прочитав обозначенную в нем цифру, он медленно сложил листок и отправил его в карман своего синего муарового халата.

– Хотите, чтобы я дал вам расписку?.. Нет? Верите на слово? Напрасно. Мои слова ничего не стоят. Но как вам угодно. Теперь я оплачен. Раб готов приступить к своим обязанностям.

Сказав эти слова с необычайной непринужденностью, которая, казалось, свидетельствовала о полном легкомыслии, Фернандо снова сел напротив жены.

– Жду ваших приказаний.

Аурелия, до этого момента напряженно слушавшая Фернандо и внимательно смотревшая на него, чтобы распознать в его глазах и в его словах признаки негодования, закрыла руками лицо, горевшее от стыда.

– Боже!

Не давая вздоху вырваться из груди, она отстранилась от мужа, будто не желая находиться рядом с человеком, с которым навсегда связала свою жизнь, и погрузилась в бездну возмущения.

Затем, словно очнувшись от мучительного сна, она подняла глаза и увидела перед собой спокойное лицо Сейшаса, с насмешкой наблюдавшего за ней. Негодование и отвращение охватили ее сердце.

– Мое присутствие вам неприятно? – спросил Фернандо. – Но ведь вы сами хотели, чтобы я был здесь. Не так ли, сеньора? Вы разучились отдавать распоряжения? Просто прикажите, и я удалюсь.

– О да! Оставьте меня! – воскликнула Аурелия. – Вы меня пугаете.

– Вам следовало тщательнее осмотреть приобретаемый товар, чтобы затем не жалеть о совершенной покупке!

Сейшас покинул спальню супругов и скрылся за той же дверью, через которую вошел час назад, трепеща от радости и волнения. Теперь он возвращался, неся в душе смертельную тоску.

Когда Аурелия услышала шаги Фернандо, удалявшегося по коридору, ее объял ужас, и она закрыла дверь на ключ. Ей хотелось бежать прочь, она сделала несколько неуверенных шагов и без чувств упала на ковер.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. Владение

I

Когда Сейшас вернулся в свои покои, он был не в силах дойти до кресла. Точно пьяный, он облокотился на комод, стоявший рядом с дверью, выходившей в коридор, и замер в полной неподвижности – так велико было потрясение, которое он перенес. Сейшас был похож на смертельно раненного человека, чья душа вот-вот покинет тело. Он тяжело дышал, подобно умирающему в предсмертной агонии, и вместе с тем дыхание это было единственным признаком жизни, которая, казалось, покидала некогда цветущего молодого человека.

Делая над собой огромное усилие, чтобы не поддаться надвигавшемуся на него безумию, Сейшас вдруг вышел из оцепенения. На его лице отразился ужас, вызванный мыслями о том, что жизнь покидает его, а свет души гаснет.

– Господи, прошу, не лишай меня рассудка! Теперь я как никогда нуждаюсь в нем!

Сейшас быстрыми шагами заходил по комнате, путаясь в полах халата и наталкиваясь на стены; он был одержим отчаянием, но в то же время не позволял безумию взять власть над собой.

Подобно тому как человек, потерпевший кораблекрушение, ищет любой обломок, чтобы ухватиться за него и не утонуть, Сейшас, окидывая комнату тревожным взглядом, искал предмет, который мог бы успокоить его душу. Дорогой туалетный стол, освещенный двумя хрустальными канделябрами с розовыми свечами, был заставлен изящными вещицами.

Когда взгляд Сейшаса остановился на них, в его поверженной душе зажглась искра света. Страсть ко всему утонченному, несомненно, была самой стойкой чертой поэтического характера, которым обладал этот молодой человек, столь привязанный к высшему обществу.

Движимый неопределенным порывом, Сейшас подошел к туалетному столу и принялся внимательно рассматривать предметы, которыми была заставлена мраморная столешница: безделушки из слоновой кости, вазочки и фигурки из матового фарфора, граненые хрустальные бокалы, изысканные украшения.

По мере того как он углублялся в созерцание, жизнь возвращалась к нему. Он чувствовал, что возрождается для