Сеньора - Жозе де Аленкар

– Да-да, мне грозила опасность попасть в какой-нибудь журнал или газету в качестве бразильской знаменитости. Думаю, право на известность досталось мне вместе с наследством деда. К счастью, мне удалось отбиться от нападок всех этих назойливых журналистов, остаться в тени и укрыться от славы, которой меня хотели наградить.

Аурелия и Сейшас долгое время беседовали на эту тему, вместе рассматривая фотографии в альбоме.

Часы пробили час дня. Слуга с шумом открыл дверь в гостиную, словно предупреждая о своем появлении, и сказал, искажая английское слово «luncheon» и произнося его на новый лад:

– Ленч готов.

– Пойдемте? – спросила девушка, поднимаясь.

Сейшас закрыл альбом и последовал за женой.

Слуга, увидев молодоженов, склонившихся над альбомом, улыбнулся им с озорным видом.

Фернандо заметил это и тотчас покраснел.

III

Сезонные бразильские фрукты – ананасы, инжир и отборные апельсины, – соседствовавшие с привозными яблоками, грушами и виноградом, были главным украшением стола во время ленча, под влиянием иностранных мод пришедшего на смену старому доброму полднику времен наших бабушек и дедушек.

Кроме фруктов, на столе было изобилие закусок: корзиночки с креветками и другими начинками; сыры из разных стран, желе и цукаты. Лучшие десертные вина: херес и мускат из Сетубала, шампанское и констанция пробуждали желание их попробовать, завлекая красноречивыми названиями на ярлыках или приятным топазовым блеском, наполнявшим граненый хрусталь.

– Я вовсе не голоден! – сказал Фернандо, подчиняясь жесту Аурелии и садясь за стол.

– Что вы, право! – произнесла девушка непринужденно. – Для того чтобы перекусить фруктами и сладостями, не нужно испытывать голода. Берите пример с птичек! Что вы предпочтете? Инжир, грушу или ананас?

– Вы настаиваете? – спросил Сейшас серьезным тоном.

– Да, это крайне необходимо.

– Тогда я выберу инжир.

– Вот он. А еще возьмите грушу ему в пару.

Опустив голову, Сейшас поставил перед собой тарелку и стал есть фрукты, медленно и без аппетита, будто совершая механическое действие. В его лице не было ни малейшего намека на то, что он получает удовольствие от приятного вкуса.

Аурелия, лакомившаяся пурпурными ягодами винограда сорта мускат, взглядом следила за машинальными движениями Фернандо, и если не догадывалась, что стоит за его безразличием, то, несомненно, строила предположения на этот счет.

Встав из-за стола, она вышла на тенистую веранду, чтобы покормить канареек и сабиа[39], которые встретили ее увертюрой звонких трелей.

Аурелия предполагала, что ее присутствие стесняет мужа, и поэтому решила удалиться, чтобы на время оставить его одного и дать ему возможность отдохнуть от церемоний. Однако вскоре она поняла, что заблуждалась; заглянув в окно, она увидела, что Сейшас сидит неподвижно, смотря перед собой отрешенным взглядом.

После ленча Аурелия намеревалась пригласить мужа пройтись по саду, но, вспомнив о соседках, которые могли увидеть их из окон своих домов, не захотела становиться предметом их любопытных взглядов. Она не была ни счастлива, ни любима, однако другие ее такой считали, и этого было достаточно, чтобы стыд вынудил ее скрываться от посторонних глаз.

Новобрачные вернулись в малую гостиную.

Беседуя друг с другом, они касались то одного, то другого вопроса, но, несмотря на желание продолжить разговор или, скорее, по причине того, что над ними нависла необходимость его продолжать, не находили темы, на которой могли бы остановиться.

В конце концов они вернулись к фотографиям. На этот раз предметом обсуждения стал альбом с портретами знакомых Аурелии. На одной из первых фотографий был Лемос, глядя на которого девушка заметила:

– В этом альбоме фотографии моих близких и друзей. В отличие от других альбомов, я храню его у себя. Остальные все равно что каталоги в ателье у фотографа.

– Вот только в них нет того пестрого разнообразия типажей, которое можно увидеть в каталогах. Кажется, фотографы нарочно подбирают настолько непохожих друг на друга клиентов – это просто высшее проявление демократии.

Сейшас, давний посетитель Судейской улицы, начал вспоминать самые яркие примеры, однако не станем приводить здесь его замечаний, поскольку читатель, должно быть, найдет их слишком едкими.

Подобный язвительный тон не был свойственен молодому человеку, который в силу своего доброжелательного и любезного нрава прежде допускал в своей речи исключительно легкую иронию. Теперь же он сам начал замечать произошедшие в нем перемены: проявляя желчность, он испытывал определенное удовольствие.

Вскоре Фернандо заметил, что Аурелия то и дело бросает взгляды на часы, но сделал вид, будто не обратил на это внимания; он сам тоже посматривал на минутную и часовую стрелки, желая, чтобы они двигались быстрее.

Вдруг два взгляда, искавшие часы, встретились. На щеках Аурелии выступил легкий румянец.

– Ах! Как же быстро идет время! – сказала она.

– Да, время летит! – ответил Фернандо. – Уже почти три.

– Нет-нет, еще только четверть третьего.

– И правда.

– А может быть, часы отстают? – спросила Аурелия и снова обратилась к Сейшасу. – Сколько времени на ваших?

Часы Сейшаса показывали на полторы минуты больше, и это стало новой темой для разговора. Аурелия предложила подвести часы в гостиной, а затем стала обсуждать с мужем, стоит ли переставить их на другую консоль.

– Три часа! – наконец воскликнула она. – Время переодеваться к обеду. До скорой встречи!

Прощаясь с мужем, Аурелия сделала изящный поклон и направилась в свой будуар. Войдя туда и закрыв за собой дверь, она не расстегнула корсаж с обыкновенной для нее аккуратностью, но двумя руками крепко схватилась за застежку, так что крючки впились ей в пальцы, и дернула ее, чтобы скорее освободиться от платья, в котором ей вдруг стало тяжело дышать. Поддавшись порыву сердца, который она так долго сдерживала, Аурелия разрыдалась.

В свою очередь, Фернандо, оставшись один, сидел, тяжело дыша, подобно человеку, изнуренному утомительным трудом. Ему хотелось покинуть дом и отправиться так далеко, чтобы потерять его из вида; он желал хотя бы один час провести в уединении, наслаждаясь свободой. Однако такие прогулки, тем более в одиночестве, не принято совершать в первый день после счастливой свадьбы, соединившей влюбленные сердца.

Слуга попросил разрешения войти.

– Я к вашим услугам, господин. Что вам угодно?

– Спасибо, ничего. Во сколько здесь принято обедать?

– В пять, если не изволите распорядиться иначе.

– Благодарю.

– Господин, не желаете ли вы после обеда совершить прогулку верхом или в карете?

– Нет.

– Я знаю, что молодожены обыкновенно не выезжают в первые дни после свадьбы, но мне было велено следить за тем, чтобы вы ни в чем не нуждались.

– Кто вам это велел?

– Госпожа.

Эта забота, которая в других обстоятельствах была бы приятна Сейшасу, в его положении казалась ему унизительной. Покровительство, под которым он оказался, заставляло его чувствовать себя не более чем иждивенцем, если не хуже. Однако он был твердо намерен пройти все испытания, на которые сам себя обрек, совершив роковую ошибку. Помимо этого, Сейшас почувствовал еще одну перемену в своем характере, а точнее – в своих привычках.

Он всегда стремился выглядеть элегантно, и не потому, что желал вызывать восхищение у окружающих, но потому, что сам получал от этого искреннее удовольствие.

Прежде он любил изящно одеваться; примеряя новый костюм, он испытывал приятное чувство, подобное тому, которое охватывает человека, в зной принимающего прохладную ванну.

Однако в тот день, несмотря на то что шкафы в его комнате были заполнены одеждой, Сейшас не стал менять костюм; вместо этого он только поправил свой утренний наряд и переменил галстук. Когда он вернулся в малую гостиную, дона Фирмина уже была там. Аурелия тоже не заставила себя ждать.

Теперь она была одета в зеленое. Аурелия могла позволить себе носить однотонные платья, способные подчеркнуть настоящую женскую красоту.

Ее прекрасное лицо, изящная шея и округлые руки на фоне зеленого шелка напоминали нежные цветы кувшинок, розовеющие на поверхности воды в час утренней зари.

Когда Аурелия вошла, Фернандо заметил, что она преобразились, подобно