Дневники. 1910–1923 - Франц Кафка

темперамент и все его силы. Удастся эта демонстрация – значит, удалось все; и если нам приятно поддаваться воздействию этого человека, то нас, конечно, – в этом со мной, наверное, согласятся все слушатели – не смутит постоянное повторение одних и тех же песен, мы скорее одобрим это как вспомогательное средство программы, подобное, скажем, затемнению зала, и увидим в этом то бесстрашие и уверенность женщины в себе, которое мы как раз и ищем. И потому, когда нам преподносят новые песни, которые ничего нового открыть в госпоже Клюг не могут, поскольку прежние полностью сделали свое дело, и когда эти песни безосновательно предъявляют претензию на уважение к себе как к песням и тем самым отвлекают от госпожи Клюг, одновременно показывая, что и она сама в этих песнях не очень уверенно себя чувствует и часто то ошибается, то делает утрированные мины и движения, это вызывает досаду, и мы утешаем себя лишь воспоминанием о неподдельной правдивости ее прежних замечательных представлений, – воспоминанием настолько стойким, что нынешнее зрелище уже не мешает.

7 января. К сожалению, госпоже Чиссик всегда достаются роли, показывающие лишь эссенцию ее существа, она всегда играет женщин и девушек, на которых одним ударом обрушиваются несчастья, презрение, бесчестие, оскорбления, но не дается времени в естественной последовательности развить свою сущность. По прорывающейся естественной мощи, с которой она играет те роли, кульминация в которых достигается только игрой, видно, чего она способна добиться, – в написанной же пьесе они только обозначены, в расчете на богатство возможностей, которого они требуют. Одно из ее главных движений – трепет немного напряженных, внезапно вздрагивающих бедер. Одно бедро ее маленькой дочки, кажется, совсем недвижно. – Когда актеры обнимают друг друга, они придерживают друг у друга парики.

Поднимаясь на днях с Лёви в его комнату, где он хотел мне прочесть письмо, написанное им варшавскому писателю Номбергу, мы встретили на лестничной площадке супругов Чиссик. Они несли к себе в комнату свои костюмы для «Кол-Нидры», упакованные, как маца, в шелковую бумагу. Мы остановились. Перила служили мне опорой для рук и ударений во фразах. Движения ее большого рта так близко от меня были неожиданной, но естественной формы. По моей вине разговор грозил окончиться на безнадежной ноте, ибо, стремясь торопливо выразить свою любовь и преданность, я сумел только констатировать, что дела труппы идут скверно, репертуар исчерпан и потому они не смогут больше оставаться здесь, что отсутствие интереса у пражских евреев непостижимо. Но она попросила меня в понедельник прийти на «Пасхальную ночь», хотя я уже видел ее. Тогда я услышу и ту песню «Бор Исраэль» [17], которую, как она помнит по одному моему старому высказыванию, я особенно люблю.

Снулый вид, который вчера днем на Грабене был у меня и Макса, в меньшей степени у Вельча, объясняется тем, что мы мало гуляем.

«Иешива» – это высшие талмудистские школы, содержавшиеся многими общинами в Польше и России. Расходы не очень велики, ибо школы эти большей частью размещены в какой‑нибудь старой непригодной постройке, в которой, кроме спальных и учебных комнат для учащихся, находится квартира для рош-иешивы [18], исправляющего и другие службы в общине, и его помощника. Учащиеся денег за обучение не платят и питаются поочередно у членов общины. Хотя эти школы базируются на ортодоксии, они являются источником вероотступнического прогресса, потому что сюда издалека стекаются молодые люди, бедные, энергичные, стремящиеся уйти из дома, надзор здесь не слишком строг, молодые люди полностью предоставлены друг другу, и большая часть учебы состоит в совместных занятиях и взаимных объяснениях трудных мест; и, поскольку набожность в разных местах рождения студентов одинакова и особенно не располагает к откровениям, в то время как подавляемый прогресс, в зависимости от различных местных условий, многообразнейшим образом развивается или отстает, так что всегда есть о чем рассказать, и поскольку, далее, в руки отдельных студентов всегда попадает лишь одно или другое из запрещенных прогрессивных сочинений, а в иешиву их приносят со всех концов, и здесь они могут особенно активно воздействовать, потому что каждый владелец приносит в общую копилку не только текст, но и собственный пыл, – по всем названным причинам и их ближайшим последствиям из этих школ в последнее время и вышли все прогрессивные поэты, политики, журналисты и ученые. Поэтому репутация этих школ среди ортодоксов очень ухудшилась, с другой же стороны, к ним еще больше потянулись прогрессивно настроенные молодые люди.

Знаменитая иешива – школа в Остро, маленьком, в восьми часах езды по железной дороге от Варшавы, местечке. Все Остро – это, собственно говоря, обрамление небольшого отрезка проселочной дороги. Лёви утверждает, что оно не длиннее его трости. Когда однажды некий граф сделал в Остро остановку со своей запряженной четверкой дорожной каретой, передние две лошади и задняя часть кареты стояли за пределами местечка.

В возрасте примерно четырнадцати лет, когда жизнь дома стала невыносима, Лёви решил отправиться в Остро. Как‑то под вечер, когда он выходил из своей комнаты, отец похлопал его по плечу и мимоходом сказал, чтобы он позже зашел к нему, так как хочет с ним поговорить. Поскольку ничего иного, кроме упреков, ожидать явно не приходилось, Лёви прямо из комнатки, без багажа, правда, в лучшем кафтане, ибо была суббота, и со всеми своими деньгами, которые он всегда носил с собой, пошел на вокзал и десятичасовым поездом поехал в Остро, куда прибыл в семь часов утра. Он направился прямо в иешиву, особого внимания к себе не привлек, потому, что любой может поступить в иешиву – никаких условий приема не существует. Необычным было лишь то, что он хотел поступить именно в это время – стояло лето – и что на нем был хороший кафтан. Но и с этим быстро освоились, потому что такие совсем уж молодые люди, которые благодаря иудаизму неведомой нам силой связаны друг с другом, легко знакомятся. Он отличался на уроках, так как принес с собой из дома много знаний. Ему нравились беседы с чужими юношами, тем более что все, узнав про его деньги, засыпали предложениями что‑нибудь продать ему. Один, хотевший продать ему «дни», особенно удивил его. «Днями» называли бесплатное питание. Продаваемым товаром это было потому, что члены общины, предоставляющие бесплатное питание невзирая на личность, хотели творить богоугодное дело, и им было все равно, кто сидел за их столом. Особенно ловкие студенты могли заполучить два обеда в день. Управиться с ними удавалось с тем большей легкостью, что были они не очень обильны, и после