Приключения трех джентльменов. Новые сказки «Тысячи и одной ночи» - Фанни ван де Грифт Стивенсон

– о! в тысячу раз ужаснее! – моя любимая дочь, будут проданы и перейдут в руки невежественных и алчных дельцов. Я осознал, что слишком долго мирился со столь великим злом, как рабство, и даже получал от него доход, но неужели расплачиваться придется моей невинной, ничем не запятнавшей себя дочери? Я вскричал… Нет, беру Небо в свидетели, я поддался искушению: я схватил этот кошель и бежал. Враги преследуют меня по пятам, сегодня ночью или завтра утром они высадятся на этом острове, обрекут твоего отца на позорное наказание, бросив его в темницу, а тебя – на рабство и бесчестье. Нам остался всего час-другой. У северного побережья нашего острова, по счастливому стечению обстоятельств, вот уже несколько дней дрейфует английская яхта. Она принадлежит сэру Джорджу Гревиллу: я немного знаком с ним, до сих пор оказывал ему необычные услуги и уверен, что он не оставит нас в беде и поможет бежать. А если бы он отказал нам в помощи, проявив черную неблагодарность, я располагаю средствами его принудить. Скажи мне, дитя мое, если этот англичанин, который вот уже много лет обретается на берегах Кубы, возвращается из каждой поездки с новым грузом драгоценных камней, что это может означать?

– Может быть, он нашел какую-нибудь копь? – предположила я.

– Так он и уверяет, – отвечал мой отец, – однако благодаря удивительному дару, ниспосланному мне природой, я с легкостью разгадал его обман. Он принес мне одни алмазы, которые я тотчас же купил, не особенно-то к ним присматриваясь, но, приглядевшись внимательно, был поражен, ведь некоторые из них, дитя мое, были извлечены из недр земли в Африке, иные в Бразилии, а нашлись и те, что, судя по их редкостной воде и грубой огранке, были похищены из древних храмов. Это навело меня на след, и я принялся наводить справки: о, англичанин был хитер, но я оказался хитрее. Я выяснил, что он обошел все ювелирные лавки в городе: в одну принес рубины, в другую – изумруды, в третью – драгоценные бериллы, и всюду рассказывал ту же историю о копи. Но в какой копи, в каких залежах земных богатств, обыкновенно сокрытых в глубине и лишь изредка выходящих на поверхность, могут одновременно соседствовать рубины Исфахана, жемчуга Коромандела и алмазы Голконды?[44] Нет, дитя, невзирая на яхту и титул, этот человек будет повиноваться мне и трепетать передо мной. Итак, сегодня ночью, едва стемнеет, мы перейдем болото по тропе, которую я тебе сейчас покажу; оттуда двинемся через горную местность, прокладывая путь по зарубкам, сделанным заранее на деревьях, и так доберемся до маленькой гавани на севере острова: там-то и дрейфует яхта. Даже если мои преследователи явятся до того часа, когда я их ожидаю, они все равно опоздают; надежный, верный мне человек наблюдает за ними по ту сторону пролива; едва они покажутся на берегу, как мы увидим на мысе напротив нашего имения, если это произойдет ночью, большой пылающий костер, а если днем – столб дыма; и так, получив предупреждение об опасности, успеем уйти далеко в болото, куда наши преследователи проникнуть не осмелятся. А я пока спрячу этот кошель; я прежде всего хочу, чтобы все видели, как я вхожу в дом с пустыми руками, а не то какой-нибудь болтливый раб проговорится и погубит нас.

А сейчас гляди! – добавил он и, перевернув кошель, который уже показал мне, высыпал мне на колени целый дождь неоправленных драгоценных камней, ярчайших, всевозможных размеров, сияющих всеми цветами радуги, переливающихся на солнце мириадами тонких граней.

Я не удержалась от восторженного возгласа.

– Даже тебе, наивной и несведущей, – продолжал мой отец, – они внушают восхищение. Но что же они, как не обычные голыши, послушные резцу, хладные, как смерть?

О, я неблагодарный! – воскликнул он. – Сотворив каждый из них, природа совершила чудо терпения; из праха, из крохотных пылинок, неутомимо создавала она их век за веком, и каждый из них означает для тебя и меня целый год жизни, свободы и взаимной любви. Разве не должен я беречь и лелеять их?! И почему я медлю расстаться с ними и скрыть их от наших врагов? Тереса, следуй за мною.

Он поднялся и повел меня на опушку густых джунглей, туда, где они, сумрачные, источающие ядовитые испарения, окружали стеной склон холма, на котором был возведен наш дом. Какое-то время он, внимательно вглядываясь, ходил вдоль зарослей, совсем близко подступающих к дому. Затем, он, видимо, различил какой-то скрытый знак, ведь лицо его внезапно просветлело, словно с души его упала тяжесть, он остановился и обратился ко мне.

– Вот, гляди, – промолвил он, – здесь начинается тайная тропа, о которой я упоминал, и здесь ты будешь ожидать меня. Я только отойду ненадолго схоронить мое жалкое сокровище в болоте, но далеко углубляться не буду; как только я надежно спрячу его, тотчас же вернусь.

Тщетно старалась я отговорить его, напоминая об опасностях, подстерегающих в трясине, тщетно умоляла я его позволить мне последовать за ним, уверяя, что кровь черного народа, которая, как теперь я знала, течет в моих жилах, убережет меня от зла; ко всем моим мольбам он остался глух и, с трудом раздвинув густые кусты, защищавшие своей порослью вход в джунгли, исчез в зловещем безмолвии болота.

Прошел целый час, и наконец кусты снова раздвинулись, мой отец вышел из лесу, остановился и чуть было не пошатнулся, ослепленный ярким солнечным светом. Лицо его покрывал странный, темно-багровый румянец, и, однако, несмотря на весь зной тропического полдня, на челе его не выступила испарина.

– Вы устали! – воскликнула я, бросаясь ему навстречу. – Вам дурно!

– Я устал, – отвечал он, – в джунглях я чуть не задохнулся, там стоит удушливая жара, а кроме того, глаза мои привыкли к царящему там мраку, и лучи солнца вонзаются в них, как кинжалы. Одну минуту, Тереса, дай мне одну минуту. Все будет хорошо. Я закопал клад под кипарисом, прямо за широким заболоченным ручьем, слева от тропы, совсем близко; прекрасные, блистающие драгоценности сейчас покоятся в трясине, оскверненные болотной жижей; ты найдешь их там, если они тебе понадобятся. Но пойдем в дом, Тереса, пора поесть, подкрепиться перед долгой ночной дорогой; поесть, а потом поспать, моя бедная Тереса, потом поспать.

И он поглядел на меня покрасневшими, воспаленными глазами и покачал головой, словно бы сожалея о моей участи.

Мы зашагали, торопясь, потому что он непрерывно бормотал, что отлучился уж слишком надолго и что челядь может что-то заподозрить, прошли по просторной тенистой веранде и наконец очутились под благодатной сенью наших сумрачных покоев. Стол