Приключения трех джентльменов. Новые сказки «Тысячи и одной ночи» - Фанни ван де Грифт Стивенсон

был накрыт, дворня, уже оповещенная гребцами о возвращении господина, снова выстроилась на своих местах и с ужасом, как я могла заметить, ожидала встречи со мной. Мой отец слабым голосом, но с лихорадочной настойчивостью все бормотал и бормотал, что надо торопиться, и потому я поспешила занять свое место за столом, но не успела я отойти от него, как он замер и, вытянув обе руки, принялся словно ощупывать воздух перед собою. «Что это? – вскричал он пронзительным, нечеловеческим голосом. – Неужели я ослеп?» Я бросилась к нему и попыталась усадить его за стол, однако он воспротивился и замер на месте, судорожно глотая ртом воздух, словно задыхаясь. Внезапно он схватился обеими руками за виски, вскрикнул: «Мне больно, больно!» – пошатнулся, откинулся спиной на стену и упал на пол.

Я вполне отдавала себе отчет в том, что происходит. Обернувшись к рабам, я крикнула, призывая их на помощь. Однако они, все как один, объявили, что надежды нет: господин-де ходил на болото и теперь непременно умрет; спасти его нельзя. К чему описывать подробно его страдания? Я велела перенести его в постель и провела рядом с ним всю ночь. Он лежал, не шевелясь, по временам скрипя зубами или бессвязно бормоча какие-то непонятные слова, в которых я могла различить только «скорей! скорей!» и понимала, что даже в этой последней схватке со смертью его мучает неотступная мысль о гибели, грозящей его дочери. Когда зашло солнце и на землю опустилась тьма, я осознала, что осталась одна в этой юдоли скорбей. Могла ли я думать о бегстве, о спасении, о близящейся опасности? Сидя рядом с телом отца, последнего человека на свете, которого я любила, я, что было вполне естественно, забыла обо всем, кроме своей утраты.

Солнце уже часа четыре как поднялось на востоке, когда из бездны отчаяния меня вновь вернуло на землю с ее жалкими, низменными заботами появление молодой рабыни, о которой я уже упоминала прежде. Бедняжка действительно была глубоко предана мне и, воистину обливаясь слезами, сообщила мне, зачем пришла. С первыми лучами рассвета к берегу причалила лодка, из нее высадились на наш остров (до того столь счастливый) несколько полицейских, которые привезли ордер на арест моего отца, а вместе с ними прибыл какой-то человек безобразной наружности, с грубыми манерами, и объявил, будто весь остров, плантация и весь живой товар, то есть рабы, отныне принадлежат ему.

– Не иначе как он политик или какой-нибудь другой могущественный колдун, – сказала рабыня, – ведь едва мадам Мендисабаль увидела его, как кинулась в джунгли.

– Дурочка, – возразила я, – это полицейских она так испугалась, и потом, почему эта ведьма до сих пор осмеливается осквернять остров своим присутствием? Ах, Кора, – воскликнула я, вспомнив о своем несчастье, – и какое дело сироте до этих земных забот?

– Госпожа, – прошептала она, – я должна напомнить вам о двух вещах. Никогда не говорите о мадам Мендисабаль так, как вы говорили, по крайней мере людям цветным, потому что она самая могущественная женщина на свете и одно ее настоящее имя, если набраться смелости и произнести его вслух, уже есть заклинание столь сильное, что способно воскрешать мертвецов. И что бы вы ни делали, не говорите о ней со своей бедной Корой, ведь хотя она, может быть, и вправду боится полиции (а я точно слышала, что она прячется) и хотя я знаю, что вы только посмеетесь и не поверите мне, но она поистине слышит любое слово, какое только произносится на свете, это доказано и всем известно, а бедная Кора и так уже у нее на плохом счету. Довольно ей бросить на меня взгляд, госпожа, и у меня уже кровь стынет в жилах. Это первое, что я хотела сказать. А второе вот что: умоляю, ради всего святого, не забывайте, что отныне вы сирота и у вас нет более защитника. Бедный наш господин скончался, и теперь вы всего-навсего обычная рабыня вроде меня. Ваш новый хозяин требует вас к себе, о милая моя госпожа, идите скорее! Со своей юностью и красотой вы, если будете повиноваться и угождать ему, с легкостью сможете обеспечить себе беззаботное существование.

Минуту я смотрела на рабыню с негодованием, которое вы сами можете себе представить, но гнев мой тотчас же прошел: она говорила, как свойственно ей подобным от природы; в самом деле, нельзя же обижаться на птиц за то, что они поют, а на коров – за то, что они мычат.

– Ступай, Кора, – велела я. – Спасибо тебе, я знаю, что ты желаешь мне добра. Оставь меня на миг наедине с моим покойным отцом да скажи этому человеку, что я уже иду.

Она ушла, а я, обернувшись к смертному одру, воззвала в последний раз к отцу, который не мог более меня слышать, и поклялась защищать свою невинность от любых посягательств.

– Отец, – проговорила я, – даже в предсмертных муках твоя последняя мысль была о дочери, которой ты завещал избежать позора. Здесь, рядом с тобой, я клянусь, что выполню твою последнюю волю: как именно, я и сама еще не знаю; если понадобится, то и прибегнув к преступным средствам, и да простит Небо нас обоих, и тебя, и меня, и наших гонителей, и да поможет Оно мне в моей беспомощности.

После этого я ощутила прилив сил, как после продолжительного отдыха, подошла к зеркалу, да, даже здесь, в комнате, где лежал покойный, поспешно поправила прическу, омыла заплаканные глаза, с безмолвным вздохом попрощалась с тем, кому была обязана жизнью и многими печалями, и, улыбаясь деланой улыбкой, отправилась на зов моего хозяина.

Тем временем он, разгоряченный и хлопотливый, осматривал дом, который еще недавно принадлежал нам и который перешел к нему; это был тучный, полнокровный человек средних лет, чувственный, вульгарный, веселый и, насколько я могла судить, по характеру довольно добродушный. Но искорка, промелькнувшая на миг у него в глазах, стоило мне войти в комнату, заставила меня насторожиться.

– Это ваша бывшая госпожа? – осведомился он у рабов и, узнав, что так все и было, тотчас же велел им уйти.

Что ж, душенька, – начал он, – я человек простой, не то что эти ваши проклятые испанцы; настоящий консервативный, трудолюбивый, честный англичанин. Моя фамилия Колдер.

– Благодарю вас, сэр, – отвечала я, сделав изящный реверанс, на манер служанок.

– Ну, пока все складывается лучше, чем я ожидал, – произнес он, – и если ты будешь послушна, исполнительна и почтительна на том месте, какое соблаговолил указать тебе Господь, то найдешь во мне милостивого господина. А ты