Приключения трех джентльменов. Новые сказки «Тысячи и одной ночи» - Фанни ван де Грифт Стивенсон

Вскоре дверь «часовни» распахнулась, и на поляну вышел высокий негр, совершенно обнаженный; в руке он держал жертвенный нож. За ним последовал еще один призрак, еще более странный и поражающий воображение: мадам Мендисабаль, тоже нагая; в руках она, высоко подняв, несла открытую плетеную корзину. Там кишел целый клубок змей; когда она замерла, воздев корзину к небесам, змеи стали проскальзывать меж прутьев и обвиваться вокруг ее рук. Заметив это, толпа внезапно пришла в совсем уж лихорадочное возбуждение и запела еще пронзительнее, быстрее и бессвязнее, так что бесовский «псалом» и вовсе превратился в невыносимую какофонию. Затем, по знаку, данному высоким негром, который стоял в свете луны и костра, неподвижный и улыбающийся, пение смолкло и началась вторая часть варварского, кровавого ритуала. Из толпы принялись один за другим выбегать на середину поляны африканцы, мужчины и женщины, они опускали голову и вскидывали руки прежним молитвенным жестом, выказывая благоговение жрице и ее змеям, а потом, произнося многочисленные заклинания, стали изрекать самые черные проклятия своим недругам. Как правило, они призывали на голову своих врагов или соперников смерть и недуги, причем некоторые молили поразить гибелью или чумой своих ближайших родственников, а один, к которому, клянусь, я была неизменно добра, пожелал самых страшных бедствий мне. С каждой мольбой о мщении высокий негр, по-прежнему улыбаясь, поднимал из шевелящейся кучи слева какую-нибудь несчастную тварь, приканчивал ее жертвенным ножом и бросал наземь. Наконец, по-видимому, настала очередь верховной жрицы. Она опустила корзину на ступени, вышла на середину поляны, распростерлась во прахе перед змеями и, все так же пресмыкаясь перед своим языческим божеством, принялась громко, нараспев читать заклинания в исступлении столь безумном, столь лихорадочном, что меня тотчас же охватил несказанный ужас.

– О божество, – начала она, – божество, чье имя мы не смеем изречь, божество, не доброе и не злое, но более древнее и могущественное, чем добро и зло, – всю свою жизнь я поклонялась и служила тебе с восторгом и благоговением. Кто окропил кровью твои алтари? Кто сорвал голос, воспевая и восхваляя тебя? Кто прежде времени изнемог и ослаб, кружась в неистовых плясках на радениях в твою честь? Кто принес тебе в жертву собственное дитя? Я, Метамнбогу! Я нарекаю себя своим собственным именем. Я разрываю покров. Я добьюсь повиновения или погибну. Услышь меня, слизь тучного болота, грозовой мрак, яд, таящийся в пасти змей, – услышь меня или убей! Я жажду исполнения двух моих желаний, о бестелесное божество, о ужас пустоты, – а если не исполнишь их, убей меня! Я жажду крови моего бледнолицего мужа: о, ниспошли мне его смерть, ибо он враг худу, ниспошли мне его смерть! И еще одно желание, о повелитель буйных слепых ветров, о властелин всего сущего, зачинающий новых тварей в мертвых телах, о начало и конец всякой жизни и всякой смерти! Мне грозит старость, мне грозит безобразие, меня знают в лицо, меня преследуют всю мою жизнь, позволь же твоей верной рабе отринуть это измученное тело, верни твоей верховной жрице расцвет ее юности, возврати ей вновь девическую красоту, да будет она желанной в глазах всех мужчин, как была когда-то! О господин мой и повелитель, я молю здесь о чуде, не виданном с тех пор, как мы были оторваны от земли наших предков, и потому я приготовила тебе жертву, коей не может не возрадоваться душа твоя, – безрогую козочку!

Не успела она произнести эти слова, как по толпе святотатцев прокатился гул одобрения, он то нарастал, то снова ослабевал и наконец перерос в вопль исступленного, неистового восторга, когда негр на миг исчез в «часовне», а потом снова появился на пороге, неся на руках ту самую рабыню, Кору. Не знаю, наяву или в кошмарном сне увидела я то, что произошло дальше. В следующую минуту, когда ко мне вернулось сознание, Кора лежала на ступенях перед змеями, негр застыл над нею с ножом в руке; вот нож вознесся над ее распростертым телом – и тут я отчаянно, пронзительно закричала в ужасе, умоляя их во имя Господа остановиться.

Толпа людоедов замерла. Еще миг, и они очнулись бы от оцепенения, а я неизбежно погибла бы. Но Небу угодно было спасти меня. Эти несчастные еще не успели нарушить безмолвие, как внезапно тихая ночь наполнилась чудовищным воем: он был громче рева любой европейской бури и распространялся стремительнее, чем легкокрылый восточный самум. Мир мгновенно объяла тьма, со всех сторон пронзаемая трезубцами ослепительных молний. Почти в ту же секунду, словно великан, одним шагом перенесшийся на огромное расстояние, поляны достигла воронка исполинского торнадо. Я услышала ужасающий грохот и треск, и свет в глазах моих померк.

Когда я пришла в сознание, уже настал день. Я не пострадала, на деревьях вокруг меня не сломалась ни единая ветка, и сначала мне показалось, будто ураган мне приснился. Однако, оглядевшись, я поняла, что чудовищный смерч и в самом деле обрушился на место бесовских радений, а я лишь чудом избежала гибели. Через весь лес, покрывавший здесь холмы и долины, теперь пролегла стезя, оставленная буйством урагана. По обе стороны от нее деревья остались совершенно невредимы, листвой их поигрывал нежный утренний ветерок, но на пути своего ужасного разгула смерч не пощадил никого и ничего. Все, что ни попадалось ему: дерево, человек или зверь, оскверненная часовня или приверженцы культа худу, – было низвергнуто наземь и уничтожено; так страшна оказалась мгновенная вспышка гнева, охватившая воздушную стихию. Однако все, что отделяло от проложенной им борозды хотя бы два шага, будь то хрупкий цветок, величественное дерево или бедная, не имеющая никакой защиты девица, которая теперь коленопреклоненно благодарила Небеса за свое чудесное спасение, пробудилось, нисколько не пострадав, в прозрачном, незамутненном утреннем воздухе и безмятежном покое.

Идти по пути, проложенному торнадо, было выше человеческих сил, ведь на нем громоздились стволы огромных деревьев, которые он вырвал с корнем, стремительно проносясь в своем неудержимом натиске. Мне пришлось пересечь стезю смерча, и это стоило таких усилий, такого упорства, я столько раз оступалась и падала, что, перебравшись через нее, утратила всякую силу и мужество. Там я опустилась на пень, желая восстановить силы, и, подкрепляясь захваченной из дому провизией (как надлежит мне благословлять Небо за Его неизреченную доброту!) и окидывая взглядом ряд высоких, величественных деревьев, внезапно заметила ствол, помеченный зарубкой. Да, указующая десница Провидения направила меня на ту самую тропу, по которой мне велел идти отец. С каким же ликующим сердцем двинулась я в