Приключения трех джентльменов. Новые сказки «Тысячи и одной ночи» - Фанни ван де Грифт Стивенсон

хорошенькая, как я погляжу, – добавил он, назвав меня по имени, которое исковеркал самым возмутительным образом. – Это не шиньон, это твои собственные волосы? – осведомился он затем не без строгости и, подойдя ко мне, словно к лошади, грубо разрешил свои сомнения.

Я вспыхнула, залившись негодующим румянцем с головы до ног, но сдержала праведный гнев и повиновалась.

– Очень хорошо, – продолжал он, добродушно посмеиваясь и щекоча меня под подбородком. – Тебе не придется раскаиваться в том, что ты попала к старику Колдеру. Но это может подождать. Есть у меня дело более срочное: твой покойный хозяин был самым бессовестным мошенником и скрылся с весьма ценным имуществом, которое по праву принадлежит мне. А теперь, учитывая, какие отношения вас связывали, я полагаю, что если кто-то и знает, что сталось с моим достоянием, то это в первую очередь ты, и предупреждаю тебя, прежде чем ты ответишь, что мое будущее расположение к тебе всецело зависит от твоей честности. Сам я человек честный и ожидаю того же от своих слуг.

– Вы имеете в виду драгоценные камни? – спросила я, понизив голос до шепота.

– Вот именно, – ответил он, хихикнув.

– Тише! – велела я.

– Тише? – повторил он. – А это еще почему? Я у себя в имении, не забывай, и окружен своими собственными верными слугами.

– А полицейские уже уплыли? – спросила я, внутренне затрепетав, ведь его ответ решал мою судьбу!

– Уплыли, – отвечал он несколько обескураженно. – А почему ты спрашиваешь?

– Жаль, что вы их не задержали, – отвечала я весьма мрачным тоном, хотя в душе ликовала, едва сдерживаясь от восторга. – Господин, не буду скрывать от вас правду. Рабы в имении настроены враждебно, среди них уже давно назревает мятеж.

– Подумать только! А мне-то казалось, что такого смирного сборища негров я никогда и не видывал! – воскликнул он, но при этом заметно побледнел.

– А они сказали вам, что на острове скрывается мадам Мендисабаль? И что с тех пор, как она явилась сюда, они повинуются ей одной? Вдруг сегодня утром они встретили вас хоть сколько-то вежливо и пристойно лишь по ее приказу? А с каким тайным умыслом этот приказ был отдан, вы и сами можете догадаться.

– Мадам Иезавель?[45] – спросил он. – Что ж, она опасная чертовка; к тому же полиция разыскивает ее за причастность к целому ряду убийств, но, в конце концов, что с того? Само собой, она имеет большое влияние на цветных. Однако я ума не приложу, здесь-то что ей делать?

– Охотиться за вашими сокровищами, – отвечала я. – И, сударь, если бы вы увидели этот клад, эти сапфиры, изумруды и опалы, эти золотистые топазы, эти рубины, пурпурные, как рассвет, камни неисчислимой цены и несравненной красоты, если бы вы увидели их, подобно мне и, увы, ей, – то вы затрепетали бы от страха, поняв, какая опасность угрожает вашему сокровищу.

– Она их видела! – воскликнул он, и по его лицу я заметила, что моя дерзость увенчалась успехом.

Я схватила его за руку.

– Господин, – проговорила я, – теперь я принадлежу вам; мой долг – защищать ваши интересы и саму жизнь, и выполнять свой долг я буду с радостью. Позвольте же дать вам совет, и заклинаю вас, руководствуйтесь моей осторожностью и благоразумием! Следуйте за мной тайно, никому не говорите, куда вы направляетесь; я отведу вас в то место, где зарыто сокровище; как только мы откопаем его, тотчас же бросимся к лодке, бежим с острова и вернемся в это опасное место не иначе как в сопровождении солдат.

Какой свободный человек в свободной стране поверил бы столь внезапному изъявлению преданности? Однако этот угнетатель, поддавшись тем же уловкам и ухищрениям, к которым сам он злонамеренно прибегал, дабы подавить укоры собственной совести и убедить себя, что рабство – явление совершенно естественное, позволил завлечь себя в приготовленную мною ловушку, как дитя. Он похвалил и поблагодарил меня; сказал мне, что я обладаю всеми качествами, потребными хорошей служанке, а когда он подробно расспросил меня о составе и стоимости клада и я снова искусно разожгла его алчность, приказал мне немедля приняться за исполнение моего плана.

Из садового сарая я достала кирку и лопату и, петляя между магнолиями, повела своего господина из дому к указанному отцом месту на краю болота. Я шла первой, неся, как мне полагалось, садовые инструменты и непрерывно оглядываясь, не следят ли за нами, не идут ли за нами по пятам. Когда мы добрались до начала моей тропки, мне внезапно пришло в голову, что мы забыли взять с собой еду; и потому, оставив мистера Колдера в тени дерева, я одна вернулась в дом за корзиной с провизией. «Ему ли она предназначена?» – спрашивала я себя. И чей-то голос у меня в душе отвечал: нет. Пока мы стояли лицом к лицу, пока я видела перед собой человека, которому я принадлежала так же, как рука – телу, негодование не давало иссякнуть моей смелости. Но теперь, оставшись одна, я ощутила такое отвращение к себе и к своим замыслам, что едва могла их вынести; мной овладело желание броситься к его ногам, объявить ему, что я намеревалась предать его, и предупредить, что впереди его ожидает окутанное ядовитыми испарениями болото, куда я завлекала его на верную гибель; однако клятва, данная отцу, и долг перед собственной невинностью и юностью победили эти сомнения, и, хотя лицо мое побледнело, вероятно, отразив тот ужас, что терзал мою душу, я возвратилась к окраине болота твердым шагом и с лживой улыбкой попросила его встать и последовать за мной.

Тропа, на которую мы ступили, была прорезана, как туннель, через нетронутые, девственные джунгли. По обеим ее сторонам и сверху густая листва образовывала подобие стен и сводов; дневной свет едва проникал в глубину чащи, просачиваясь сквозь низко нависшие кроны деревьев; самый воздух, горячий, как пар, был напоен пряными растительными ароматами, мы с трудом вдыхали его, а сознание наше мутилось. Под ногами у нас толстым ковром лежала полусгнившая опавшая листва, заглушавшая шаги, а справа и слева от тропы кусты мимозы высотой в человеческий рост, как живые, уклонялись от мимолетного прикосновения моих юбок с непрерывным шелестом, напоминающим шипение, и если бы не эти «разумные» растения, то в этой дьявольской обители чумы царило бы совершенное безмолвие и зловещий, ничем не нарушаемый покой.

Мы углубились в лес совсем немного, как вдруг мистер Колдер ощутил внезапный приступ дурноты и вынужден был на минуту сесть. Сердце у меня заныло при взгляде на бледное, измученное лицо этого обреченного смертного, и я взмолилась,