Приключения трех джентльменов. Новые сказки «Тысячи и одной ночи» - Фанни ван де Грифт Стивенсон

На следующий день, когда он вернулся на террасу, окно было чуть-чуть приоткрыто, и он с восторгом разглядел плечо леди, которая терпеливо шила, не замечая его присутствия. Еще через день, не успел он появиться на террасе, как окно открылось, и сеньорита мелкими шажками вышла на солнце в утреннем дезабилье, ловко сидящем, изящном и скромном, но вместе с тем почему-то показавшемся ему иноземным, тропическим и необычным. В одной руке она несла сверток.

– Не хотите ли попробовать табака, что любил моей отец, – спросила она, – кубинского, с плантаций моей дорогой родины? Там, как вы, вероятно, знаете, курят все – и мужчины, и женщины. Поэтому не бойтесь меня побеспокоить. Его аромат напомнит мне о доме. Мой дом, сеньор, стоял у моря.

Когда она произнесла эти слова, Десборо впервые в жизни ощутил всю поэтичность водной стихии.

– И во сне, и наяву я грежу о моем дорогом доме, о моей дорогой Кубе!

– Но когда-нибудь, – проговорил Десборо, и сердце у него внезапно болезненно сжалось, – когда-нибудь вы вернетесь!

– Никогда! – вскричала она. – Никогда, ни за что, клянусь Богом!

– Выходит, вы навсегда поселились в Англии? – осведомился он с каким-то странным облегчением.

– Если бы я могла ответить на ваш вопрос! Но увы, я и сама пока не знаю, – печально промолвила она, а потом, прежним веселым тоном, добавила: – Но вы не попробовали мой кубинский табак.

– Сеньорита, – произнес он, смущенный нотками кокетства, которые различил в ее голосе, – что бы я ни… Как бы я ни… Я хочу сказать, – заключил он, покраснев от неловкости, – что нисколько не сомневаюсь: ваш табак превосходен.

– Ах, сеньор, – проговорила она со всей серьезностью, почти мрачно, – вы показались мне столь бесхитростным и добродушным, и вот вы уже пытаетесь делать мне комплименты, а кроме того, – добавила она, быстро вскинув на него глаза и тут же повеселев и улыбнувшись, – комплименты вы делаете столь неумело! Мне часто говорили, что английские джентльмены могут быть верными друзьями, честными, способными на самое глубокое уважение, интересными собеседниками, если потребуется, утешителями или защитниками, но никогда не перейдут границы дозволенного. Не старайтесь угодить мне, подражая ухаживаниям моих соотечественников. Будьте собой: тем самым честным, отзывчивым, искренним английским джентльменом, о котором я столько слышала с детства и которого с тех пор мечтала увидеть.

Гарри, сильно сконфуженный и плохо представлявший себе, каковы манеры кубинских джентльменов, принялся энергично отрицать, что пытался им уподобиться.

– Вам более всего пристала ваша исконно английская серьезность поведения, сеньор, – упрекнула его барышня. – Вот, глядите! – произнесла она, проводя носком изящной туфельки черту вдоль плит на полу террасы. – До этой линии простираются наши общие владенья; вон там, у моего подоконника, начинается признанная наукой граница-фронтир. Если вам угодно, можете осадить меня в моих укрепленных фортах, но, если вы, напротив, хотите, чтобы мы по-настоящему подружились, как это принято в Англии, я могу составлять вам компанию, когда не слишком грущу, или, когда я буду настроена более благосклонно, можете сидеть у меня под окном и учить меня английским обычаям, пока я шью. Во мне вы найдете способную и прилежную ученицу, ибо я очень увлечена этим предметом.

Тут она, едва касаясь, положила руку на плечо Гарри и заглянула ему в глаза.

– Знаете, – сказала она, – я беру на себя смелость утверждать, что уже отчасти заразилась вашей английской самоуверенностью. Разве вы не замечаете во мне перемену, сеньор? Пусть небольшую, но перемену? Разве я теперь не более свободна и открыта, не более напоминаю своей манерой вашу милую британскую мисс, чем в ту пору, когда вы впервые увидели меня?

Она улыбнулась сияющей улыбкой, отняла свою ручку от рукава Гарри, и, прежде чем молодой человек успел облечь в слова охватившие его недвусмысленные чувства, она, бросив: «Адиос, сеньор, спокойной ночи, мой английский друг», исчезла за шелковым занавесом.

На следующий день Гарри выкурил целую унцию табака, тщетно поджидая барышню на нейтральной территории террасы; его усилия не вознаградил ни единый промельк за окном, ни единый звук за шелковой шторой, и только близящийся час ужина прервал его напрасные бдения. Еще через день пошел дождь, но ничто: ни дела, ни ненастье, ни перспектива нищеты, ни нынешняя нужда – не могло отвлечь молодого человека от служения своей даме, и потому, завернувшись в длинное пальто с пелериной, подняв воротник, он заступил на пост у парапета, ожидая, когда ему улыбнется судьба, насквозь промокший и зябко поеживающийся, но в душе горящий нежной, восхитительной страстью. Вскоре окно отворилось, и прекрасная кубинка, с притворной, не вполне удавшейся улыбкой, появилась на подоконнике.

– Идите сюда, – пригласила она, – сюда, поближе к окну. Здесь, у меня под навесом, можно хоть как-то защититься от дождя.

И с этими словами она любезно передала ему складной стул.

Он уселся, явственно горя смущением и восторгом, и вдруг какой-то сверток в кармане неожиданно напомнил ему, что пришел он не с пустыми руками.

– Я позволил себе принести вам маленькую книжечку, – промолвил он. – Увидев ее на книжном лотке, я тотчас вспомнил о вас, ведь написана она по-испански. Продавец заверил меня, что она вышла из-под пера одного из лучших испанских писателей и в нравственном отношении безупречна.

Тут он протянул ей маленький томик. Перевернув несколько страниц, она внезапно потупилась, на щеках ее мгновенно проступил и столь же быстро исчез яркий румянец.

– Вы рассердились! – в муках воскликнул он. – Я так и знал.

– Нет, сеньор, дело не в этом, – возразила барышня. – Я… – и тут щеки ее вновь залились румянцем, – я пребываю в смущении и в замешательстве, потому что я вас обманула.

Испанский… – начала она и снова осеклась. – Испанский, конечно, мой родной язык, – продолжила она, словно внезапно собрав все свое мужество, – и одно это придает высочайшую ценность вашему подарку, свидетельствующему о вашем внимании; но, увы, сэр, на что он мне? Как это ни унизительно, мне придется признаться вам, что я не умею читать!

Не в силах скрыть удивления, Гарри встретился с ней глазами, и прекрасная кубинка, казалось, съежилась под его взглядом.

– Вы не умеете читать? – повторил Гарри.

Она еще шире распахнула окно величественным и благородным жестом.

– Войдите, сеньор, – произнесла она. – Пришло время, которого я давно ждала не без тревоги, и теперь должна либо подвергнуться риску утратить вашу дружбу, либо откровенно поведать вам историю своей жизни.

В окно к ней Гарри забрался с чувством, граничащим с религиозным