Приключения трех джентльменов. Новые сказки «Тысячи и одной ночи» - Фанни ван де Грифт Стивенсон

он разразился бы рыданиями на их широкой груди, как часто зловещая тайна готова была вот-вот вырваться и все же замирала у него на устах! Наконец усталость постепенно взяла верх над раскаянием, и примерно в тот час, когда на улицах появляется первый молочник, он вернулся к двери особняка, воззрился на нее с ужасом, словно ожидая, что ее в любой миг охватят языки пламени, достал ключ и, уже поставив ногу на ступеньку, еще раз пал духом и бежал в тишину и покой мрачного убежища – гостиничного кафе.

Проснулся он с полуденным ударом часов. Угрюмо пошарив в карманах, он обнаружил, что вся его наличность составляет полкроны, и, заплатив за мерзкую кушетку, на которой провел ночь, был вынужден возвратиться в Ненужный Особняк. Он проскользнул в холл и на цыпочках прокрался к шкафу, где держал свои деньги. Еще минута, сказал он себе, и он на несколько дней избавится от своего навязчивого жильца и без помех сможет обдумать план действий. Однако судьба решила иначе: послышался стук в дверь, и тотчас вошел Зеро.

– Я вас застал? – воскликнул он с невинной веселостью. – Дружище, я уже начинал терять терпение.

Тут несколько туповатое лицо говорящего озарилось светом истинной симпатии.

– Я так давно отвык от дружеской компании, – продолжал он, – что начинал уже бояться, что стану ревновать вас.

И с этими словами он принялся энергично трясти руку своего домохозяина.

Сомерсет был последним человеком на свете, способным бестрепетно выдержать такое приветствие. Отвергнуть такие знаки дружеского расположения он был не в силах. То, что он не мог ответить сердечностью на сердечность, уже угнетало его безмерно. Та самая невозможность откликнуться на добрые чувства, что вызывает у людей великодушных едва ли не ощущение вины, совсем лишила его способности сопротивляться, и он, заикаясь, пробормотал несколько лживых общих фраз.

– Именно, именно так! – воскликнул Зеро. – Все именно так и должно быть, можете ничего не добавлять! Я было слегка встревожился, я уж начал опасаться, что вы меня покинули, но теперь признаю, что напрасно в вас сомневался, и приношу свои извинения. Думать же, что вы меня не простите, означало бы согрешить снова. Так пойдемте скорее, обед готов: составьте мне компанию и поведайте о ваших ночных приключениях.

Великодушие все еще замыкало уста Сомерсета печатью безмолвия, и он снова позволил усадить себя за стол своему невинному и преступному знакомцу. Заговорщик, не сдерживаясь, снова пустился в шокирующие откровения, с губ его словно бы случайно слетали то чье-то имя и детали биографии, то название какого-то крупного города, и каждое слово, словно жестокая пытка, терзало его несчастного гостя. Наконец в своем откровенном монологе Зеро упомянул молодую леди, явившуюся в Ненужный Особняк два дня тому назад, ту самую леди, что, как прекрасное видение, на краткий миг предстала Сомерсету, успев, однако, очаровать и совершенно покорить, и чья изящная грация, выразительные глаза и восхитительная манера подбирать ниспадающую до земли юбку навсегда запечатлелись у него в памяти.

– Вы видели ее? – спросил Зеро. – Она прекрасна, не правда ли? Она тоже одна из нас; фанатично преданная нашему делу, она, может быть, несколько опасается химических веществ, но в интригах, кознях и обманах ей, с ее искусством и дерзостью, просто нет равных. Она выступает под именами Лейк, Фонбланк, де Марли, Вальдевия и некоторыми другими, но истинное ее имя… Впрочем, тут я, кажется, зашел слишком далеко. Довольно и того, что именно ей я обязан своим нынешним приютом и удовольствием, дорогой Сомерсет, от знакомства с вами. По-видимому, она знала о существовании этого дома. Видите, приятель, я ничего не скрываю: спрашивайте, о чем хотите, и я отвечу вам совершенно откровенно.

– Ради бога, – возопил злополучный Сомерсет, – замолчите! Вы и представить себе не можете, как вы меня мучаете!

По открытому лицу Зеро пробежала тень замешательства.

– По временам мне кажется, – промолвил он, – что вам не по вкусу мое общество, иначе откуда, дорогой Сомерсет, в вас эта холодность? Я весьма угнетен; близится решающее испытание, когда станет понятно, чего стоила моя жизнь, и если меня ждет неудача… – тут он с мрачным видом кивнул, – то с высоты моих честолюбивых планов я низринусь, мой дорогой юноша, в бездну, я сделаюсь жертвой презрения. Вот какие печальные мысли меня одолевают, и вы можете себе представить, как я нуждаюсь в вашем чудесном, восхитительном обществе. Вы своей невинной, легкомысленной беседой отвлекаете меня от моих забот, снимая груз с моей души. И все же… И все же.

С этими словами Зеро отодвинул тарелку и встал из-за стола.

– Следуйте за мной, – произнес он, – следуйте за мной. На меня снизошло уныние; я должен развеяться, я должен узреть поле грядущей битвы.

Тут он поспешно повел Сомерсета на верхний этаж особняка, а оттуда, по приставной лестнице, через опускную дверцу, на какую-то оцинкованную платформу, с одного конца скрытую целой порослью дымовых труб и занимавшую фактически верхнюю часть крыши. По двум другим сторонам она без всякого парапета или перил граничила с шиферными скатами, обрывавшимися в пустоту, а с севера с нее открывался особенно величественный вид на море близлежащих крыш и возвышающиеся кое-где над дымом далекие шпили церквей.

– Вот, – воскликнул Зеро, – узрите же широко раскинувшийся град, богатый и густонаселенный, упивающийся добычей, каковую захватил на разоренных им континентах, но скоро, очень скоро он будет посрамлен и низринут в прах! Придет день или ночь, когда, стоя здесь же, на этой самой крыше, вы будете потрясены взрывом орудия, возвещающего Страшный суд, и взрыв этот будет не глухим и слабым, наподобие пушечного выстрела, а глубоким и раскатистым, вкрадчивым и торжественным. Тотчас после этого вы узрите охватившее город пламя.

Воистину, – вскричал он, простирая руку и указывая куда-то вдаль, – воистину, тогда наступит день возмездия. Тогда побледневший от страха констебль бросится в бегство бок о бок с разоблаченным им вором.

Пылай! – воскликнул он. – Пылай же, о град греха и порока, достойный осмеяния! Пади, надменная монархия, уподобившись Дагону![40]

Но тут он поскользнулся на гладком свинце и, если бы не Сомерсет, мгновенно удержавший его от падения, сорвался бы в пропасть. Бледного как полотно, обмякшего, как носовой платок, Сомерсет оттащил его от края крыши за руку, помог спуститься, а лучше сказать, снес его вниз по лестнице и благополучно положил на пол на чердачной площадке. Здесь заговорщик стал приходить в себя, отер лоб и наконец, сжав ладонь Сомерсета в обеих руках, принялся сбивчиво и многословно его благодарить.

– Это перст судьбы! – выдохнул он. – Мы, патриоты, неизменно ходим