Приключения трех джентльменов. Новые сказки «Тысячи и одной ночи» - Фанни ван де Грифт Стивенсон

С этими словами заговорщик еще раз пожал ему руку и с изысканной вежливостью, осторожно поддерживая, проводил смущенного молодого человека на лестничную площадку.

Как именно он добрался до постели, осталось для Сомерсета тайной, окутанной мраком, однако на следующее утро он внезапно проснулся, с абсолютной ясностью, потрясенно осознав, в какую бездну ужаса низвергся. Сделавшись наивной жертвой чужой нечестности, он почти по-дружески доверился такому негодяю, как его омерзительный жилец, и в безжалостном и беспощадном свете дня это показалось ему пределом человеческой слабости. Нельзя было отрицать, что он попал в ситуацию, когда испытанию подверглось бы даже самомнение Талейрана[38]. Можно было счесть это смягчающим обстоятельством, но никак не оправданием его доверчивости. Столь полное забвение любых принципов, столь унизительное простодушие, предавшее его в руки преступников, ничем нельзя было ни оправдать, ни исправить, разве что немедленно порвать с заговорщиками.

Едва одевшись, он бросился вверх по лестнице, решив во что бы то ни стало прекратить всякое общение с новым знакомцем. Но Зеро окликнул его тепло, как давний друг.

– Входите, дорогой мистер Сомерсет, – пригласил он. – Входите, садитесь и без церемоний разделите со мною утреннюю трапезу.

– Сэр, – отвечал Сомерсет, – позвольте мне для начала восстановить мою честь. Вчера вечером вы столь ошеломили меня своими чудовищными признаниями, что могли принять мое замешательство за готовность к соучастию в ваших преступлениях. Но разрешите мне недвусмысленно заявить, что я смотрю на вас и ваши деяния с одним лишь ужасом и отвращением и не пожалею сил, чтобы разоблачить ваш заговор и сокрушить вас.

– Дружище, – не без самодовольства отвечал Зеро, – мне ли не знать эти человеческие слабости? Отвращение? Мне самому приходилось его испытывать; к нему быстро привыкаешь. Ваша обаятельная честность не только не вредит вам в моих глазах, но, напротив, возвышает. Если я правильно вас понял, вы обнаружили, что испытываете примерно ту же неловкость, что и Карл II (возможно, самый достойный из гнусных британских монархов), которого избрал своим наперсником вор[39]. Донести на меня властям вам не позволит совесть, а что еще вам остается? Нет, дорогой мистер Сомерсет, у вас связаны руки: если вы не хотите совершить подлость, то обречены и далее играть роль того обаятельного, остроумного собеседника, в которой вы вчера вечером передо мной предстали, столь меня восхитив.

– По крайней мере, – вырвалось у Сомерсета, – я могу приказать вам покинуть мой дом: уезжайте немедленно!

– Ах! – воскликнул заговорщик. – А вот сейчас я никак не пойму, куда вы клоните. Если вам угодно, вы можете, конечно, обернуться Иудой, но если, как я полагаю, вы с отвращением отвергнете столь черную низость, то я, со своей стороны, слишком хитроумен, чтобы выехать из этих комнат, где я чувствую себя прекрасно и откуда вы не в силах меня изгнать. Нет-нет, дорогой сэр: здесь я стою и здесь намерен остаться.

– Повторяю, – возопил Сомерсет, вне себя от ощущения собственной слабости, – повторяю, я предупреждаю вас, что требую выехать из комнат. Я – хозяин этого дома, и я настойчиво требую, чтобы вы его освободили!

– Вы предупреждаете меня о выселении за неделю? – спросил невозмутимый заговорщик. – Очень хорошо: ровно через неделю это и обсудим. Будем считать, что мы договорились, а пока, я смотрю, мой завтрак остывает. Ну же, мистер Сомерсет, если уж вы обречены по крайней мере неделю выдерживать общество очень интересного персонажа, проявите широту натуры и любопытство к темным сторонам жизни, неотъемлемые качества истинного художника. Если вам угодно, повесьте меня завтра; но сегодня покажите, что вы лишены ложной щепетильности обывателя, и будьте любезны, разделите со мной трапезу.

– Да послушайте, – снова возопил Сомерсет, – вы понимаете мои чувства?

– Разумеется, – отвечал Зеро, – и уважаю их! Вы хотите, чтобы я превзошел вас в подобном состязании? Неужели вы один проявите пристрастность? И разве в девятнадцатом веке двое образованных джентльменов не могут принять как данность, что их политические взгляды несколько разнятся? Полно, сэр, я выслушал все ваши суровые отповеди, улыбаясь; посудите сами, кто же из нас философ!

Сомерсет по характеру своему был очень терпим и от природы легко поддавался всяческой софистике. Он в отчаянии всплеснул руками, показывая, что сдается, и занял место, предложенное заговорщиком. Завтрак оказался отменным, а его хозяин не только отличался любезностью, но и прямо-таки без устали излагал любопытные факты. В самом деле, он напоминал человека, который долго подвергался пытке молчанием и потому теперь с торжеством пускался в одно откровение за другим. Он сообщал о себе множество интересных деталей, к тому же характер его постепенно проступал в этих рассказах все ярче и резче, и Сомерсет, по мере того как пролетало время, не только избавлялся от первоначальной неловкости, вызываемой его ложным положением, но и стал смотреть на заговорщика с фамильярностью, граничившей с презрением. В любом случае он совершенно не мог покинуть то общество, в которое попал; компания, даже отвратительная, всегда удерживала его, словно намазанная клеем ветка – пойманного воробья; вот и теперь он терпел час за часом, с легкостью согласился еще раз сесть за стол и даже не попытался уйти, пока, с приближением вечера, Зеро, рассыпаясь в извинениях, не отпустил своего гостя. Дело в том, что, как вежливо пояснил динамитчик, его соратники ничего не знают о твердых принципах и благородстве молодого человека, и потому их может испугать незнакомое лицо.

Едва оставшись в одиночестве, Сомерсет предался давешней злости и отчаянию. Он приходил в ярость при мысли о том, как легко дал себя обмануть; он мерил шагами столовую, исполнившись непоколебимой решимости изменить все в будущем, он чуть ли не ломал руку, оскверненную прикосновением убийцы, а в бушующем водовороте этих сумбурных мыслей время от времени всплывала одна, каждый раз обдавая его холодным, липким страхом: мысль о взрывчатых веществах, которыми был буквально начинен дом. Пороховой склад мог показаться уютной курительной комнатой по сравнению с Ненужным Особняком.

Он стал искать забвения в бегстве, в бесцельных блужданиях и горячительных напитках. Пока были открыты кабаки, он странствовал по ним в поисках света, безопасности и человеческого общества или хотя бы неясно различимых в дыму лиц; исчерпав эти возможности, он избрал своим слушателем запоздалого торговца печеным картофелем и, наконец, все еще бродя по улицам, испытал сильное искушение завести тесное знакомство с полицией. Увы, мучимый чувством вины, беседовал он со стражами порядка. С какой радостью