Приключения трех джентльменов. Новые сказки «Тысячи и одной ночи» - Фанни ван де Грифт Стивенсон

Он медленно брел так мимо Национальной галереи, в среде, казалось, куда более разреженной и застывшей, чем обычный воздух, и тут у него промелькнуло воспоминание об одном узком проходе между домами на Уиткоум-стрит неподалеку, где он, пожалуй, мог бы подложить свой смертоносный груз, оставшись незамеченным. Именно туда он и направил свои стопы, ощущая, что не столько идет, сколько парит над мостовой, и, долетев до места, обнаружил, что вожделенный проход загораживает человек в короткой, как у портье, куртке, с мрачным видом жующий соломинку. Мак-Гуайр дважды прошел мимо него, притворяясь непринужденным фланёром, одновременно украдкой разведывая, нет ли хоть малейшего шанса проскользнуть внутрь, но человек в короткой куртке обернулся и принялся с любопытством его разглядывать.

Еще одна надежда погибла безвозвратно. Мак-Гуайр снова вынырнул из прохода, все еще провожаемый заинтересованным взглядом человека в короткой куртке. Он опять посмотрел на часы: ему оставалось всего четырнадцать минут. Внезапно ему показалось, будто его мозг затопляет мягкий, обволакивающий жар, на секунду-две мир предстал перед ним точно окровавленный, а затем он полностью овладел собой, ощутив невероятную радость и возвеселившись духом, и на ходу принялся напевать и посмеиваться. Но веселье это словно бы воцарилось где-то отдельно от него, а одновременно он осознавал, что на сердце у него лежит невыносимая тяжесть, свинцовая и мрачная.

«Мне ни до кого нет дела, и никому нет дела до меня», – пел он себе под нос, смеясь над ношей, с которой не мог расстаться, и прохожие удивленно оборачивались ему вслед. Что такое жизнь, думал он, и что такое он, Мак-Гуайр? Да что такое, в конце концов, Эрин, прекрасная зеленая Эрин?[35] Все представлялось ему совершенно ничтожным и бесконечно малым, и, взирая на мир со своих заоблачных недостижимых высот, он не мог удержаться от улыбки. Он отдал бы целые годы жизни, если бы они у него были, за стакан виски; но время ему изменило, и теперь он был лишен этого последнего шанса потворствовать своим желаниям.

На углу Хеймаркет он весело подозвал двухколесный извозчичий экипаж, запрыгнул на сиденье, приказал кучеру ехать на набережную Виктории, уточнив, куда именно, и, как только кеб тронулся, надежно спрятал саквояж под полстью[36] и снова вытащил из кармана часы. Так он ехал бесконечные пять минут, при каждом толчке сердце у него уходило в пятки, каждый раз он с трудом подавлял охватывавший его приступ ужаса, однако опасался привлечь внимание возницы, слишком уж явно изменив план, и молил в душе, чтобы тот успел забыть о саквояже.

Наконец, завидев верхние площадки нескольких лестниц на набережной, он окликнул кучера; кеб остановился, и он вышел вне себя от радости! Он сунул руку в карман. Все кончилось, он не только спасся, но и подготовил эффектный взрыв динамита, ибо что могло быть живописнее, ярче и поразительнее, чем извозчичья двуколка, только что стремительно несшаяся по улицам Лондона и вот уже взлетающая на воздух? Он запустил руку сначала в один карман, потом в другой. Свет в глазах его померк, душой его овладели ужас и отчаяние, и, самым позорным и жалким образом онемев, он уставился на возницу. В карманах у него не было ни пенса.

– Эй, приятель, никак вам худо? – спросил кучер.

– Я потерял деньги, – пробормотал Мак-Гуайр голосом столь слабым и странным, что сам невольно удивился.

Кучер осмотрел двуколку.

– Погодите-ка, – проговорил он, – вы сумочку забыли.

Мак-Гуайр, не помня себя, вытащил саквояж из-под полсти и, глядя на этот черный предмет, который держал на вытянутой руке, ощутил, как сам словно умаляется и тает, как черты его заостряются, словно от смертельной болезни.

– Это не мое, – выдавил из себя он. – Наверное, ваш предыдущий пассажир оставил. Лучше вам отвезти ее на извозчичью биржу.

– Слушайте, – перебил его кучер, – кто из нас двоих тронулся, вы или я?

– Тогда я вам вот что предложу! – воскликнул Мак-Гуайр. – Возьмите ее в качестве оплаты.

– Надо же, – протянул кебмен. – Еще что придумаете? А что у вас в сумке? Ну-ка откройте да покажите мне!

– Нет-нет, – залепетал Мак-Гуайр. – Нет, только не это. Это сюрприз; нарочно заготовленный, сюрприз для честных кебменов.

– Э нет, вы эдак от меня не отделаетесь, – проговорил кучер, спрыгивая с козел и подходя вплотную к несчастному патриоту. – Вы либо заплатите мне по счету, либо садитесь в двуколку, и поедем в полицию.

Именно в этот миг, когда горе и отчаяние его достигли предела, Мак-Гуайр заметил плотную фигуру некоего Годола, владельца табачной лавки на Руперт-стрит, подходившего к ним по набережной. Мак-Гуайр был немного знаком с ним, нередко покупал у него сигары, слышал, что его превозносят как воплощенную щедрость и великодушие, а сейчас несчастный динамитчик приблизился к краю разверстой бездны настолько, что с радостью ухватился даже за такую соломинку.

– Слава богу! – воскликнул он. – Вот идет мой друг. Я займу у него денег.

И с этими словами он бросился навстречу торговцу.

– Сэр, – взмолился он, – мистер Годол, я был вашим покупателем, вы, несомненно, помните меня в лицо, на меня обрушились несчастья, впрочем не по моей вине. О сэр, ради всего святого, ради уз милосердия и сострадания, соединяющих всех людей на свете, и если вы уповаете на прощение у трона Всевышнего, одолжите мне два шиллинга шесть пенсов!

– Я не узнаю вас в лицо, – отвечал мистер Годол, – зато фасон вашей бороды помню, и, к сожалению, он мне не нравится. Вот, сэр, возьмите соверен, я с готовностью даю его вам взаймы при единственном условии, что вы побреете подбородок.

Мак-Гуайр молча схватил монету, бросил ее извозчику, крикнув, чтобы сдачу тот оставил себе, бросился вниз по ступеням, размахнувшись, швырнул саквояж в реку и, не удержавшись, вслед за ней опрокинулся головой вниз в воду. Ходят слухи, будто из пучины его вытащил и спас от верной смерти мистер Годол. Как раз когда его вылавливали из воды, мокрого и дрожащего, короткий, приглушенный взрыв потряс прочную каменную кладку набережной, а посреди реки на мгновение взметнулся и опал целый фонтан брызг.

Ненужный особняк (продолжение)

Сомерсет изо всех сил тщился уяснить себе, что означают все эти слова. Он уже успел изрядно налечь на содержимое кувшина, заговорщик стал расплываться и раздваиваться у него перед глазами, приподнимаясь и паря над креслом, и тогда молодой человек, пошатываясь, встал на ноги, отказался от третьей порции грога и принялся настаивать, что час уже поздний и что ему, безусловно, пора ложиться спать.

– Батюшки, а вы истинный