Приключения трех джентльменов. Новые сказки «Тысячи и одной ночи» - Фанни ван де Грифт Стивенсон

мрачные, беспросветные дни звезда – звезда динамита – взошла для угнетенных, а среди тех, кто употребляет его в дело, подвергая себя множеству опасностей, преодолевая множество трудностей и мирясь со множеством разочарований, мало найдется более усердных и, – тут он на миг запнулся, слегка покраснев от смущения, – более удачливых, чем я.

– Могу себе представить, – заметил Сомерсет, – что при далеко идущих последствиях ваша карьера не лишена интереса. Кроме того, вам нередко удается позабавиться, играя в прятки. Однако мне все же кажется – а я говорю как дилетант, – что нет ничего проще и безопаснее, чем оставить в условленном месте адскую машину и удалиться в соседнее графство в ожидании ошеломляющих вестей.

– Поистине, вы обнаруживаете совершенное невежество, – не без горячности возразил заговорщик. – Неужели вас нисколько не волнуют опасности, которым мы оба в этот миг подвергаемся? Неужели вас нисколько не волнует, что мы живем в таком доме, заминированном, готовом в любое мгновение взлететь на воздух, так сказать замершем на краю бездны?

– Господи! – вырвалось у Сомерсета.

– А говоря о легкости изготовления бомб в эту эпоху научных исследований, – продолжал Зеро, – вы меня просто удивляете. Разве вы не слышали, что химические вещества столь же непостоянны, как женщины, а часовые механизмы капризны, как сам дьявол? Разве вы не замечаете морщины, проведенные на моем челе тревогой и беспокойством? Не видите седины, посеребрившей мои волосы? Часовые механизмы, и не что иное, избороздили морщинами мое чело, химические препараты осыпали серебром мои кудри!

Нет, мистер Сомерсет, – продолжал он после краткой паузы, все еще дрожащим от волнения голосом, – вы не должны предполагать, будто жизнь динамитчика – сплошь блаженство. Напротив, вы даже вообразить не можете бессонные ночи и чудовищные разочарования, которыми изобилует жизнь, подобная моей. Я неустанно трудился, скажем, несколько месяцев, рано вставал и поздно ложился, мой саквояж готов, часовой механизм заведен, отважный, хотя и побледневший, агент поспешил оставить в условленном месте орудие гибели; мы ожидаем гигантской катастрофы, смерти тысяч англичан, воплей страха и проклятий, оглашающих дымящиеся руины, но подумать только! Вдруг раздается щелчок, словно выстрелили из детского игрушечного пистолетика, на минуту ощущается мерзкий запах, и сколько времени, усилий и взрывчатки потрачено даром!

Если бы мы только смогли вернуть себе потерянные саквояжи, – задумчиво заключил он, – то, полагаю, немного поколдовав, я бы починил проштрафившуюся машину. Однако, выбросив на ветер столько динамита и столкнувшись с почти непреодолимыми научными трудностями, наши друзья во Франции уже почти готовы отказаться от избранного средства и забыть о бомбах. Вместо этого они предложили вскрыть канализацию и тем самым вызвать опустошительную эпидемию тифа, способную уничтожить население целых городов; проект соблазнительный и научно обоснованный, что и говорить, затронет без разбора правых и виноватых, зато затея идиллической простоты. Не спорю, она не лишена изящества, но, сэр, во мне есть что-то от поэта, а может быть, и от трибуна. И я позволю себе смиренно сохранить верность более действенному, более эффектному и, если так можно выразиться, более популярному методу подкладывания бомбы.

Да, – воскликнул он, преисполнившись непоколебимой надежды, – я не оставлю своих усилий и втайне чувствую, что еще добьюсь успеха!

– Хотел бы отметить две вещи, – вмешался Сомерсет. – И первая, признаюсь, меня едва ли не ошеломляет. Скажите, в течение всей жизни, которую вы бегло изобразили сейчас столь живо, вам хоть раз удался ваш замысел?

– Простите, – сказал Зеро. – Однажды я преуспел. Во мне вы видите виновника хаоса и смятения, воцарившегося в свое время в Ред-Лайон-Корт[30].

– Но если я правильно помню, – возразил Сомерсет, – вы тогда потерпели фиаско. Жертвами вашего «предприятия» пали разве что тачка мусорщика да несколько номеров «Уикли-Баджет».

– Еще раз простите меня, – произнес Зеро уже с нескрываемой грубостью в голосе. – Тогда был ранен ребенок.

– А теперь уместно будет перейти ко второму пункту, – вставил Сомерсет, – ведь я заметил, что вы использовали слова «затронет без разбора правых и виноватых». Что ж, выходит, тачка мусорщика и ребенок (если при сем действительно случился ребенок) – главные цели ваших актов возмездия, в которых вы точно не разбираете правых и виноватых, а еще, простите, самым жалким образом терпите неудачу.

– Я и вправду употребил слова «затронет без разбора правых и виноватых»? – переспросил Зеро. – Что ж, не буду настаивать на такой формулировке. Но если говорить об успехах наших «предприятий», то здесь дело обстоит куда более печально, и, прежде чем приступить к обсуждению столь серьезного вопроса, позвольте мне еще раз наполнить стаканы. От споров пересыхает в горле, – добавил он с очаровательной веселостью.

Они так и сделали, снова выпив за здоровье друг друга крепкого грога, и Зеро, не без самодовольства откинувшись на спинку кресла, продолжал излагать свои взгляды более откровенно.

– «Не разбираете правых и виноватых»? – начал он. – Война, дорогой мой, не разбирает правых и виноватых. Война не щадит ни ребенка, ни тачки безобидного мусорщика. И я совершенно с этим согласен, – сияя, заключил он. – Все, что может вызвать страх, все, что может затруднить или парализовать деятельность преступной нации: тачка, ребенок, парламент империи или экскурсионный пароход, – помогает мне осуществить мои простые планы. Вы же, я полагаю, неверующий? – осведомился он не без тени сочувственного интереса.

– Сэр, я ни во что не верю, – отвечал молодой человек.

– Тогда вы сможете уловить смысл моих доводов. Условимся, что наша цель – гуманизм, прекрасное торжество гуманизма, и если я поклялся неустанно, не щадя себя, трудиться для достижения этой цели и грудью встречать объединенные силы своих противников: монархов, парламентов, церквей, армии и полиции, – то кто я такой, кто мы такие, дорогой сэр, чтобы притворяться излишне щепетильными в выборе средств? Может быть, вы ожидаете, что мы сделаем своей мишенью королеву, бесчестного Гладстона, неумолимого Дерби или изворотливого Грэнвилла?[31] Но здесь вы ошибаетесь. Мы взываем к народным массам, именно их мы хотим взволновать и заинтересовать. Скажите, сэр, вы когда-нибудь наблюдали внимательно за английской горничной?

– Полагаю, да, – с готовностью откликнулся Сомерсет.

– От человека, наделенного тонким вкусом и посвятившего себя искусству, я и не ожидал ничего иного, – вежливо отвечал заговорщик. – Горничная представляет собой особый социальный тип, очаровательный персонаж и как нельзя более подходит для наших целей. Опрятный чепчик, чистенькое платьице из набивного ситца, пригожий облик, располагающие манеры; занимает некое положение между двумя классами, ведь родители ее принадлежат к одному, а работодатели – к другому; есть вероятность, что она имеет по крайней мере одного возлюбленного, о чувствах которого мы вскоре поговорим; да, я испытываю симпатию – назовите ее слабостью, если хотите, – к горничной. Но