Приключения трех джентльменов. Новые сказки «Тысячи и одной ночи» - Фанни ван де Грифт Стивенсон

милосердный! – воскликнула хозяйка дома, а затем, в гневе обернувшись к молодому человеку, принялась вопрошать: – Из каких слоев общества вы происходите? Вы как будто походите на джентльмена, однако, судя по этому нагромождению предметов, вы приказчик в зеленной лавке. Прошу вас, соберите свои овощи, и чтобы духу вашего здесь не было!

– Сударыня, – пролепетал Сомерсет, – вы обещали предупредить меня о своем приезде за месяц.

– Ну, значит, я ошибалась, – ответила пожилая леди. – А сейчас я предупреждаю вас: убирайтесь сию минуту!

– Сударыня, – выдохнул молодой человек, – я бы с удовольствием, и действительно, если речь обо мне одном, я могу убраться сию минуту. Но как быть с моим жильцом?

– Вашим жильцом? – повторила, как эхо, миссис Лаксмор.

– Да, мой жилец, к чему отрицать, – отвечал Сомерсет, – он и комнаты снимает всего по неделям.

Пожилая леди опустилась на стул.

– Вы пустили жильца? Вы?! – воскликнула она. – И скажите на милость, как вы его нашли?

– По объявлению, – сказал молодой человек. – О, сударыня, я старался подмечать любую малость. Я прибегал, – тут он невольно покосился на свои этюды, – я прибегал к всевозможным методам.

Она проследила за его взглядом, извлекла впервые за то время, что Сомерсету довелось провести в ее обществе, лорнет и, внезапно осознав всю ценность его картин, рассмеялась, не в силах остановиться, звонким, тоненьким, мелодичным смехом.

– О, вы просто прелесть! – воскликнула она. – От души надеюсь, что вы выставляли их в окне.

Макферсон, – продолжала она, призывая служанку, которая все это время с мрачным видом ждала в холле, – я пообедаю с мистером Сомерсетом. Возьмите ключ от погреба и принесите нам вина.

В таком веселом настроении она пребывала в течение всего обеда, подарила Сомерсету две дюжины бутылок вина, заставив Макферсон принести их из погреба, «в качестве ответного дара, мой милый, – произнесла она, снова безудержно, до слез, рассмеявшись, – за ваши чудесные картины, которые вы, конечно, оставите мне, когда съедете», – а в конце объявив, что не решается нарушать гармонию, царящую в самом диковинном собрании безумцев во всем Лондоне, уехала (как она несколько неопределенно выразилась) на континент.

Едва она удалилась, как Сомерсет столкнулся в коридоре с сиделкой-ирландкой, судя по всему трезвой, но чрезвычайно встревоженной. Из ее сбивчивого рассказа Сомерсет понял, что здоровье мистера Джонса и так уже серьезно пострадало от визита миссис Лаксмор и что беспокойство и ажитация его несколько уляжется, только если она получит полный и детальный отчет о том, кто приезжал к Сомерсету и зачем. Молодой человек, испытав некоторое потрясение, поведал ей то, что счел уместным.

– И это все? – вскрикнула ирландка. – Как перед Господом, скажите, это все?

– Послушайте, голубушка, – сказал Сомерсет, – никак не возьму в толк, к чему вы клоните. Да пусть бы эта леди была женой моего друга, или моей феей-крестной, или королевой Португальской: мистеру Джонсу-то что до нее за дело?

– Пресвятая Дева Мария! – вскрикнула ирландка. – Пойду скажу ему! То-то он обрадуется. – И тотчас же бросилась вверх по лестнице.

Сомерсет, в свою очередь, вернулся в столовую и, с задумчивым челом предавшись размышлениям об услышанном, прикончил оставшуюся бутылку. В бутылке был портвейн, а портвейн – единственное среди столь же недурных и более изысканных вин, до некоторой степени способное соперничать с табаком. Попивая вино, покуривая и подыскивая объяснение этим странным событиям, Сомерсет мысленно перебирал всевозможные подозрения, всевозможные планы действия, постепенно смелея и розовея, по мере того как пустела бутылка. Он был скептиком, чем нисколько не гордился, он не преисполнялся ужаса и высоконравственного негодования при мысли о преступлениях и о пороках, он просто смотрел на этот мир и принимал его, как он есть, с циническим одобрением, как это свойственно молодым, здоровым людям. Но вместе с тем он был убежден, что живет под одной крышей с тайными злодеями, а непреодолимый охотничий инстинкт принуждал его поступать жестоко. Бутылка опустела, летнее солнце наконец закатилось, и одновременно ночь и муки голода отвлекли его от мечтаний.

Он вышел на улицу и отправился в ресторан «Крайтириен», где заказал ужин, к которому его располагало не столько состояние его кошелька, сколько выпитое им восхитительное вино. Как бы то ни было, домой он вернулся далеко за полночь. У двери он увидел кеб, а войдя в холл, столкнулся лицом к лицу с самым частым гостем из тех немногих, кто навещал мистера Джонса; это был человек могучего телосложения, с крупными чертами и бородой, оставленной только на подбородке на американский манер. Он нес на плече черную дорожную сумку, судя по всему весьма и весьма тяжелую. Когда молодой человек заметил, как гость уносит из дому вещи глубокой ночью, в памяти его ожили странные истории, которые доводилось слышать ему о жильцах, что постепенно опустошали таким образом приютивший их дом, не оставляя там не только собственных вещей, но и хозяйской мебели и утвари, и потому сейчас, желая отчасти пошутить, отчасти подтвердить свои подозрения и притворяясь пьяным, он грубо налетел на «американца» и сбил черную дорожную сумку на пол. Мгновенно побелев как полотно, человек с американской окладистой бородой в ужасе воззвал к своему Создателю, а потом без чувств упал на коврик у подножия лестницы. Тотчас же над перилами второго этажа, словно кролики, высунувшиеся из норки, показались и через миг исчезли головы недужного жильца и сиделки-ирландки, и на лицах у обоих можно было заметить тот же смертельный страх и ту же мертвенную бледность.

Осознав, насколько испугал их, Сомерсет замер и онемел, а гость тем временем собрался с силами и, держась за перила и вслух благодаря Господа, снова кое-как поднялся на ноги.

– Боже мой, да что с вами? – ахнул молодой человек, как только смог произнести хоть слово.

– У вас не найдется капельки бренди? – отвечал «американец». – Мне дурно.

Сомерсет налил «американцу» два стаканчика подряд, и тот, несколько придя в чувство, принялся униженно рассыпаться в извинениях, виня себя в том, что он величал своей жалкой нервозностью, якобы развившейся у него после длительной скрытой малярии, и, на прощание пожав Сомерсету руку еще влажной от пота дрожащей ладонью, опасливо взвалил на плечо сумку и удалился.

Сомерсет улегся в постель, но заснуть не смог. Что же, гадал он, скрывалось в черной сумке? Украденные вещи? Тело убитого? Или – и при мысли об этом он рывком сел в постели – адская машина? Он торжественно поклялся разрешить все эти сомнения и на следующее утро притаился у окна столовой, настороженно присматриваясь и прислушиваясь, в ожидании, когда представится случай узнать что-нибудь.

Время текло томительно. В доме все шло