Арабская романтическая проза XIX—XX веков - Адиб Исхак

Люди стояли в оцепенении, как будто рука жестокой судьбы сжала их сердца. Священник приблизился к убитому, он увидел в его правой руке то письмо, которое он передал Наджибу Малику утром: тот стиснул его с такой силой, что, казалось, оно срослось с пальцами. Стараясь, чтобы другие не заметили, священник выдернул письмо и спрятал в свой карман, затем отошел в сторону и закрыл лицо руками.

Самоубийцу отнесли в дом его несчастной матери. При виде безжизненного тела единственного сына, та повредилась в уме. Женщины занялись женой Фариса ар-Раххаля, которая находилась на грани между жизнью и смертью.

Войдя к себе в дом, священник закрыл дверь, надел очки, достал письмо и дрожащим голосом прочел следующее:

«Брат мой Наджиб!

Я покидаю нашу деревню, ибо мое пребывание здесь делает несчастным и тебя, и мою жену, и меня самого. Я знаю, что у тебя благородная душа, ты не отважишься предать твоего друга и соседа. Я также верю, что моя жена Сусан чиста. Но в то же время я знаю, что любовь, которая связала ваши сердца, сильнее вашей воли. Тебе не под силу справиться с ней, как не под силу остановить течение реки Кадиши{91}. Ты был другом моего детства, мы вместе играли в поле и на церковном дворе. Ты навсегда останешься мне другом перед лицом бога. Когда встретишь Сусан завтра или чуть позже, передай, что я люблю ее и прощаю ей. Скажи ей также, что я страдал от жалости, когда просыпался в тишине ночи и видел ее перед образом Иисуса Христа коленопреклоненной, в слезах, бьющей себя в грудь. Нет ничего мучительней для женщины, чем разрываться между двумя мужчинами: одним, любящим ее, и другим, любимым ею. Бедная Сусан жила в постоянной борьбе. Она хотела быть верна супружескому долгу, но не смогла подавить свои чувства. Теперь я уезжаю далеко, я никогда не вернусь сюда, потому что не хочу препятствовать вашему счастью. Скажу только одно, брат мой: будь верным Сусан, береги ее до конца дней. Она пожертвовала ради тебя всем и достойна всего, что мужчина может дать женщине. Оставайся, Наджиб, как и был, благородным и великодушным. Да хранит тебя бог ради твоего брата!

Фарис ар-Раххаль».

Священник кончил чтение, сложил письмо и снова спрятал в карман. Он сел у окна и стал глядеть на расстилавшуюся перед ним долину. На морщинистом лице его отразилось глубокое раздумье.

Но не прошло и минуты, как он в волнении вскочил на ноги, словно нашел в извилинах своего мозга ужасную разгадку, не замеченную прежде.

— Ну и коварен же ты, Фарис ар-Раххаль! — воскликнул он. — Ты хорошо рассчитал, как убить Наджиба Малика и остаться неповинным в его крови. Ты послал ему яд, смешанный с медом, ты послал ему меч, завернутый в шелк. Ты послал ему смерть в этом письме. Когда он обращал смертоносное дуло к своей груди, это твоя рука держала ружье и твоя воля руководила его волей. Ах! Ну и хитер же ты, Фарис ар-Раххаль!

Священник снова опустился в кресло, качая головой, поглаживая руками бороду, но его улыбка была скорбной, как и только что происшедшая трагедия. Через минуту он взял из шкафа книгу и начал читать псалмы святого Ефрема Сирина{92}, время от времени поднимая глаза и прислушиваясь к воплям женщин, что доносились из деревни.

Перевод О. Фроловой.

ПРОРОК

Эссе

ПРИХОД КОРАБЛЯ

Аль-Мустафа, избранный и возлюбленный, заря своего дня, двенадцать лет ждал в городе Орфалесе возвращения корабля, который должен был увезти его на остров, где он родился.

На двенадцатый год, в седьмой день айлуля, месяца урожая, он поднялся на холм, лежащий за стенами города, обратил взор к морю и заметил свой корабль, приближающийся в тумане.

Тогда раскрылись врата его сердца, и радость его полетела над морем. Он закрыл глаза и молился в тишине своей души.

Но только сошел он с холма, как его охватила немая грусть, и подумал он в сердце своем:

«Как уйти мне с миром и без печали? Нет, не оставить мне этот город, не поранив дух.

Долгими были дни страданий, проведенные в этих стенах, долгими были мои одинокие ночи; а кто может расстаться со страданием и одиночеством без сожаления?

Много крупиц духа рассеял я по этим улицам, и много детей моей тоски бродят нагие меж этих холмов, — и я не могу отказаться от них легко и без боли.

Не одежду сбрасываю я сегодня, а собственными руками сдираю с себя кожу.

И не мысль я оставляю после себя, а сердце, умягченное голодом и жаждой.

Нельзя мне более медлить. Море, которое зовет к себе все сущее, зовет и меня, и я должен отплыть. Ибо остаться — значит замерзнуть, заледенеть, сковать себя цепями земли, хотя часы ночные и пламенны.

Хотел бы я взять с собою все. Но как?

Голос не может взять с собой язык и губы, которые дали ему крылья. Он должен устремляться в эфир один.

И орел один летит к солнцу, покинув родное гнездо».

Дойдя до подножия холма, он вновь обернулся к морю и увидел, что его корабль приближается к берегу, а на палубе корабля матросы — сыновья его земли.

И воззвала к ним его душа, и он сказал:

— Сыновья праматери моей, вы, оседлавшие гребни волн,

Сколько раз вы приплывали в моих снах. Вот вы пришли, когда я пробудился, и это пробуждение — мой самый глубокий сон.

Я готов отправиться в плаванье, и паруса моего нетерпения ждут ветра.

Лишь глотну этого спокойного воздуха, взгляну с любовью назад — и встану среди вас, мореплаватель среди мореплавателей.

О бескрайнее море, недремлющая мать, только в тебе находят мир и свободу река и ручей.

Лишь один поворот сделает этот ручей, лишь раздастся его журчанье на этой поляне — и я вольюсь в тебя, беспредельная капля в беспредельный океан.

Он шел и видел издали мужчин и женщин, спешивших к городским воротам со своих полей и виноградников.

Он слышал, как их голоса выкликают его имя и от поля к полю возвещают друг другу о приходе его корабля.

И сказал он себе:

— Будет ли день разлуки днем урожая?

Скажут ли, что вечер