Приключения трех джентльменов. Новые сказки «Тысячи и одной ночи» - Фанни ван де Грифт Стивенсон

– Это невозможно, – выдохнула она. – Не в силах человеческих отвратить этот удар. Но вы, Гарри, вы, мой любимый, вы еще можете…

И тут из сундука, тихонько стоявшего себе в уголке, внезапно послышался звук, напоминающий «вздох», который обыкновенно издают часы перед боем. На секунду они потрясенно замерли, устремив остановившийся взгляд друг на друга. Потом Гарри, вскинув локоть, прикрыл лицо, другой рукой прижал девушку к груди и отшатнулся к стене.

Комнату сотряс раскатистый, глухой рокот; они зажмурились, ожидая гибели, и, прильнув друг к другу, словно тонущие, упали на пол. Внезапно стук сменился долгим и громким шипением, словно вознегодовала сама преисподняя; в горле у них запершило от мерзкого смрада; комната наполнилась густым, удушливым дымом.

Вскоре клубы его немного рассеялись, и, когда наконец они, дрожащие и слабые, кое-как приподнялись и сели, привалившись к стене, первым, что предстало их взору, был сундук, целый и невредимый, почивающий в уголке, но все еще выпускающий из-под крышки маленькие облачка дыма.

– О бедняжка Зеро! – воскликнула барышня со смехом, похожим на рыдание. – Увы, бедняжка Зеро! Это разобьет ему сердце!

Ненужный особняк (окончание)

Сомерсет тотчас же бросился вверх по лестнице; дверь в гостиную, вопреки обыкновению, оказалась не заперта, и, ворвавшись, молодой человек увидел, что Зеро сидит на диване с видом крайнего уныния. Прямо рядом с ним стоял грог, к которому он не притронулся, что свидетельствовало о его сильной озабоченности. Кроме того, в комнате царил беспорядок: там и сям валялись сундуки и коробки, пол был усыпан ключами и какими-то деталями, а посреди этого разгрома лежала дамская перчатка.

– Я пришел, – воскликнул Сомерсет, – положить этому конец. Либо вы немедленно отказываетесь от своих преступных планов, либо (чего бы это ни стоило) я донесу на вас полиции.

– Ах! – откликнулся Зеро, медленно покачивая головой. – Вы опоздали, друг мой! Я уже оставил все надежды и унизился, сделавшись посмешищем и предметом издевательств.

Книги романтического свойства, – продолжал он в мягкой, меланхоличной манере, – никогда не принадлежали к числу моих любимых, но в одной из них припоминаю фразу, как нельзя точнее описывающую мое нынешнее состояние: «Ни на что не годный, словно лопнувший барабан».

– Да что с вами? – воскликнул Сомерсет.

– Последняя партия моих изделий, – убитым тоном поведал заговорщик, – оказалась таким же бесполезным вздором и пустой тратой времени. Напрасно собирал я механизмы, напрасно прилаживал пружины и теперь низвергся в такую бездну позора, что не знаю никого, кому осмелился бы посмотреть в глаза, конечно, кроме вас, друг мой. Даже мои подчиненные обратились против меня. Каких только грубостей я не наслушался сегодня, с какой только резкостью и невоспитанностью не пришлось мне столкнуться! Она явилась сюда один раз, и это я еще мог бы простить, ведь она была так взволнована, но она вернулась, и только для того, чтобы нанести мне сокрушительный удар, и, Сомерсет, как она была жестока! Да, дорогой друг мой, я испил горькую чашу, речь женщин часто отличается… но не буду об этом. Что ж, отрекитесь от меня, если вам угодно, но помните, что вы отрекаетесь от мертвого. Я не существую более на свете. Странно, что сейчас, в этот трагический момент моей жизни, меня преследуют цитаты из произведений самых нелогичных и самых фантастических, но ничего не поделаешь, вот еще одна: «Кончен труд Отелло»[54]. Да, дорогой Сомерсет, труд мой кончен, я более не динамитчик, и как, скажите на милость, мне, вкусившему этих радостей, теперь унизиться до жизни не столь славной?

– Вы даже не можете вообразить, с каким облегчением я вас выслушал, – отвечал Сомерсет, усаживаясь на один из сундуков, выдвинутых на середину комнаты. – Я стал испытывать к вам какую-то сентиментальную привязанность, смирившись даже с вашим родом занятий, да к тому же терпеть не могу ничего, хотя бы отдаленно связанного с долгом и обязанностями, и по обеим причинам эти новости меня восхищают. Но по-моему, в этом сундуке что-то тикает.

– Да, – откликнулся Зеро с какой-то томной усталостью. – Я запустил несколько часовых механизмов.

– Боже мой! – вскричал Сомерсет, вскакивая. – На адских машинах?

– «Адских машинах»! – с горечью повторил заговорщик. – Да разве это «адские» машины? Мне стыдно за то, что я их собрал. Увы! – проговорил он, закрывая лицо руками. – Вот до чего я дожил, вот в чем мне приходится признаваться!

– Безумец! – возопил Сомерсет, встряхивая его за плечо. – Что вы хотите сказать? Вы и вправду завели эти дьявольские устройства? И мы будем сидеть здесь и ждать, пока дом не взлетит на воздух?

– «В том и забава, чтобы землекопа / взорвать его же миной»,[55] – задумчиво отвечал заговорщик. – Еще одна цитата: как странно! Но ум мой и правда в каком-то оцепенении. Да, приятель, я, как вы сказали, привел эти устройства в действие. То, на котором вы сидите, должно взорваться через полчаса. Вон то…

– Через полчаса! – повторил Сомерсет, пританцовывая на месте от ужаса. – Боже милосердный, через полчаса?

– Дружище, к чему так волноваться? – осведомился Зеро. – Мой динамит не опаснее ирисок; если бы у меня был единственный ребенок, я бы дал ему этот динамит поиграть.

Видите этот брикет? – продолжал он, поднимая с лабораторного стола брусок адской смеси. – Довольно одного прикосновения, чтобы он взорвался, причем с такой неудержимой мощью, что вся площадь будет усеяна руинами. А теперь глядите! Я кидаю его на пол.

Сомерсет бросился к заговорщику и с силой, какую обыкновенно придает самый исступленный ужас, вырвал брикет у него из рук.

– Боже мой! – вскричал он, взял взрывчатку в руки с большей осторожностью, чем мать когда-либо брала своего первенца, и перенес в дальний конец квартиры, а заговорщик, снова бессильно понурившись, удрученно наблюдал за ним.

– Она была совершенно безобидная, – вздохнул он. – По их словам, горит вроде табака.

– Ради всего святого, – взмолился Сомерсет, – что я вам сделал, что вы сами себе сделали, чтобы упорствовать в этом безумном намерении? Если не ради вас, то хотя бы ради меня спасемся из этого обреченного дома, где, признаюсь, я не в силах вас бросить, а потом, если сможете последовать моему совету, если вы всерьез, искренне решили оставить это чудовищное поприще, вы немедленно уедете из этого города, где никакое занятие больше вас не удерживает.

– Дружище, я и сам собирался так поступить, – отвечал заговорщик. – Как вы уже заметили, мне больше нечего здесь делать, и, собрав небольшой саквояж, я тотчас же попрошу вас разделить со мною скудную трапезу, отправиться на