Монстросити. Панктаун - Джеффри Томас

– Смотри, Руби! – с пылом евангелиста восклицает Екемма-Ур. – Дети Уггиуту восстают, чтобы отомстить за меня!

Лежа на полу между двумя спящими отродьями, я наблюдаю за существом, что ползет ко мне. Белые отростки шевелятся, словно пробуют на вкус вибрации, ощупывают след молекул воздуха, который я вытеснил собой. Лежа на спине, поднимаю штурмовую машину и направляю ее на надвигающийся кошмар. Мне хочется закричать, но крик застывает в сдавленном горле. Эти змеи… Медуза…

Я нажимаю на один из спусковых крючков.

Свист, вспышка, и, видимо, довольно крупный снаряд исчезает в передней части существа, прямо под кольцом отростков.

Один удар сердца…

И тварь взрывается изнутри.

«Ракеты», – говорила Дон.

Во все стороны разлетается мясо, всевозможные куски – от стейка до гамбургера. Выглядит отвратительно. Все это летит вокруг меня, на меня, влажно стекает по бокам спящих собратьев монстра. Целый водопад крови извергается из огромной рваной ямы в груди существа. Оно падает вперед, щупальца ударяются о пол и замирают без дрожи или нервных конвульсий. Теперь я вижу, что на спине и боках у этой штуки длинные разломы, похожие на трещины, в которых виднеется белое мясо под фиолетовой кожей.

Я вскакиваю на ноги, стряхивая куски плоти, выскакиваю из-за монстров и – не целясь – запускаю вторую ракету в эту гору останков. Затем снова ныряю в укрытие…

Кажется, позади меня происходит еще одно землетрясение.

Осколки камня сыплются дождем, гремят, затем дождь стихает. Воцаряется относительная тишина, хотя за пределами зала по-прежнему воют сирены. Трещит огонь. Испытывая боль, покрытый кровью отпрыска бога, я поднимаюсь на ноги и, спотыкаясь, осторожно выхожу на середину коридора…

Екемма-Ура не видно среди еще более искореженной груды развалин. Но сквозь дым, который я добавил к тому, что уже висел в воздухе, раздается один долгий, протяжный, совершенно жалкий стон агонии.

Я иду на звук, перешагиваю через кусок потолка, перешагиваю через вывернутый опорный рычаг. И вот он, мистер Екемма-Ур, лежит на спине, наполовину скрытый обломками. Присев рядом на корточки и наставив на него оружие (хотя на спусковой крючок я больше не нажму), убеждаюсь, что его пистолета нигде не видно. К тому же одну руку и половину груди отца Салит зажало балкой, за которой он прятался, а другая его рука свисает с запястья на клочке кожи.

Его глаза, черные и глубокие как космос, медленно открываются, но, похоже, не видят меня.

– Мне жаль, – шепчу я.

– Почему? – булькает он сквозь кровь в горле.

– Потому что я люблю вашу дочь, – отвечаю я.

– Теперь она тебя возненавидит, – хрипит он. Я жду, что он улыбнется, торжествуя, злорадствуя, совершая маленькую садистскую месть. Вместо этого, невидяще глядя перед собой, он произносит через мгновение: – Если они придут, спаси ее от них. Если они придут… защити ее.

– Спасу, – киваю я.

– Знаешь, я ее действительно люблю, – хрипит он. – Я… горжусь ею.

– Я ей скажу.

И я наблюдаю, как закрываются его глаза.

* * *

В новостях по ВТ показывают пожары. «Пищевые Продукты» – всего лишь один из них, и я уверен, что никто не будет внимательно в него вникать. Никто не узнает, что огню помогали ракеты и лучи. Что лаборатория, заполненная аквариумами, где в околоплодной жидкости плавали тысячи маленьких обладателей щупальцев, была изрешечена пулями и капсулами с прожорливой плазмой, прежде чем тоже сгорела. Я надеюсь, из-за меня не погиб ни один невинный, заваленный обломками, заблудившийся в лабиринте коридоров здания. Это война. Очень уродливая и очень печальная…

В моей квартире по стене змеится огромная трещина, десятки блестящих плиток бананового цвета осыпались на пол осенними листьями. Я собираю их. Снова и снова пытаюсь дозвониться Салит на ее передатчик. Она не отвечает. Я выглядываю в окно и вижу, что под землей идет дождь и даже сверкает молния, но это всего лишь лопнувшие водопроводные трубы и искрящиеся кабели на потолке. У меня свет есть, но я вижу, что в соседнем квартале электричество отключено. Сирены по-прежнему воют.

Компьютер подает сигнал, и я бросаюсь к нему. На экране серое лицо Салит, блестящее от пота, ее волосы выбиваются из толстой косы, моя девушка звонит из телефона-автомата. На заднем фоне чьи-то рыдания.

– Слава Богу! – кричу я. – Я думал, ты умерла!

– Я думала, ты умер! – огрызается она. – Разве в «Продуктах» у тебя не было противопожарной подготовки? Весь персонал должен был собраться для пересчета на парковке, а не расходиться по домам.

– Да ладно, Сэл, я уверен, что не так уж много людей осталось ради этого…

– Крис, – говорит она, и страдание внезапно и полно проступает на ее усталом лице, которое из-за ритуальных шрамов выглядит грубо слепленным из мертвой плоти, густые сросшиеся брови страдальчески изгибаются, – моего отца не нашли. И домой к маме он не возвращался…

– Салит…

– Здесь очень сильный пожар… – Ее голос срывается.

– Салит. Я знаю, что с ним случилось…

– Знаешь?..

– Приходи поговорить, – тихо произношу я. Едва могу смотреть в ее черные, полные муки глаза. – Мне нужно увидеться с тобой лично.

– Он мертв, Крис? Просто скажи мне, если…

– Салит. Пожалуйста. Приходи ко мне. – И я прерываю связь.

* * *

Ее черная униформа побелела от штукатурки, а на ботинках запеклась чья-то кровь. Кобура пистолета расстегнута. Я указываю на нее. Салит бросает взгляд, защелкивает ее и произносит:

– Мне пришлось стрелять каким-то мародерам поверх голов. Там царит совершеннейший хаос. – Она поднимает взгляд. – Рассказывай, Крис.

– Пожалуйста… присядь.

– Черт возьми, рассказывай! – визжит она, делая шаг ко мне, и я резко вздрагиваю.

А затем рассказываю. Рассказываю ей все. Мы стоим лицом друг к другу в центре моей квартиры, которая была расколота так же, как – мне это совершенно ясно – будет теперь расколота моя жизнь.

Когда я говорю своей девушке, что убил ее отца, она часто моргает, мышцы ее лица сводит почти невидимый спазм, челюсти сжимаются, но Салит не кричит, не бросается на меня, не расстегивает кобуру. Крепко сжав темные губы, она молча выслушивает оставшуюся часть истории… про емкости, которые я нашел, про костры, которые разжег. Но хотя она не перебивает, из ее глаз начинают капать и катиться по щекам крупные, как у маленькой девочки, слезы.

История оканчивается. Теперь моя очередь молчать. Салит кивает, будто я продолжаю говорить, а она – слушать.

– Прости, – шепчу я. Мне хочется положить руку ей на затылок и прижать ее лицо к своему плечу, но я боюсь. И это был бы глумливо отеческий жест.

Салит снова кивает, лицо ее