Монстросити. Панктаун - Джеффри Томас

Я стою на том же месте. Долго стою, уставившись на закрытую дверь. Затем снова перевожу взгляд на неровную трещину, которая рассекает стену от потолка до пола, точно шов на черепе великана.

* * *

Узор, сеть, сплетение, нервная система, паутина… Салит притянуло ко мне по одной нити только для того, чтобы она ускользнула от меня по другой. Габриэль и отца Салит притянуло ко мне, будто я паук в центре этой паутины, лишь для того, чтобы они умерли от моих рук. Все нити сходятся на мне. Да. Словно Уггиуту – это я.

Все эти переплетения тайных поступков, сложные взаимосвязи – лишь для того, чтобы соткать гобелен отчаяния. Что ж, мы все в безопасности… пока. Я не должен быть эгоистом. Но чувствую себя так, словно принесен в жертву ради великой цели. Похоже, я был пешкой в огромном конфликте, который не мог охватить своим ограниченным человеческим разумом.

Я не должен быть эгоистом, говорила мне Доун Эндрюс… Мне нужно вступить в ряды Детей Старейшин. Но Доун мертва, а я не знаю ни других участников группы, ни как с ними связаться.

Возможно, они сами найдут путь ко мне по нитям плетения.

В новостях показывают, что большинство пожаров ликвидировано, а некоторые продолжают бушевать и через три дня после землетрясения (в основном в неблагополучных районах города, куда пожарные команды едут неохотно, а когда едут, в них стреляют). Маленькая Манила почти полностью разрушена. Несколько секций подземки обрушились, и полный пассажиров поезд до сих пор остается погребенным – считают, что люди там могут быть все еще живы. Возможно, они ранены, возможно, голодны. Когда я слышу подобные истории, надеюсь, что там хотя бы обошлось без детей.

На перекрестках стаи мародеров вытаскивают людей из их ховеркаров, забрасывают камнями, забивают до смерти дубинками и уезжают на этих машинах. Я смотрю запись с воздуха, сделанную с вертолетов и полицейских ховероботов, призванных для подавления беспорядков. Вижу ползущего на четвереньках мужчину в деловом костюме – этом символе цивилизации, – его лицо залито кровью, а несколько подростков бегут к нему и, когда не забрасывают шлакоблоками, запрыгивают ему на спину и с ликованием спрыгивают, будто дети, которые скачут через открытый пожарный гидрант. И вот этих людей я спас из цепких объятий детей Уггиуту.

Я надеялся увидеть обратное. Уменьшение преступности, безумия, убийств и изнасилований. Надеялся, что, сорвав план Уггиуту, уменьшу его влияние. Что он еще глубже уснет, и ядовитые щупальца, которыми он влезает в наши умы, исчезнут. Либо он слишком могуч, чтобы мои усилия причинили ему серьезные неудобства, либо я переоценил ту силу и власть, которую он имеет над нашим городом. Возможно, даже убей я это могучее существо, спящее в каком-то пересекающемся измерении, люди здесь останутся такими же озлобленными, такими же опасными, такими же отравленными. Возможно, не стоит винить бога за их поступки. Возможно, все вместе они затмевают порочность всех Древних, сколько бы тех ни было.

Возможно, не Уггиуту озлобляет Панктаун, а Панктаун делает Уггиуту еще злее.

Одна новость заставляет меня перестать жевать свой вредный ужин и прислушаться внимательнее. Трое выживших топ-менеджеров «Пищевых Продуктов» и водитель их ховер-лимузина были застрелены, по-видимому, грабителем, когда машина остановилась на светофоре. Однако свидетели утверждают, что нападавший не стал угонять лимузин и даже не забирался в него, чтобы ограбить жертвы. Возможно, это просто убийство ради острых ощущений, таких теперь много.

Свидетели описывают убийцу как молодую калианку со штурмовой машиной военного образца.

* * *

ВТ работал постоянно, даже когда я спал. Через пять дней я его выключил, и в квартире наступила тишина, как на морском дне. Со вчерашнего дня не было никаких упоминаний о разрушении «Продуктов» или убийствах их руководителей.

Я снова без работы, поэтому нужно экономить, но запасы кончились, и я решил, что сегодня уже можно выйти на улицу. Впервые за несколько дней выбираюсь из квартиры, прохожу достаточно далеко, чтобы купить половинку итальянского сэндвича и шесть упаковок дешевого «Бестерсона» («Без трусона», как мы называли его в школе), а когда возвращаюсь к своему дому, то вижу на крыльце Салит. Она встает, словно приветствуя меня, но не улыбается, не говорит ни слова.

– Привет, – тихо произношу я, затем, чтобы избавить ее от необходимости отвечать на мое приветствие, киваю на входную дверь: – Заходи…

Я даю ей первой подняться по лестнице. Салит без униформы, длинные волосы струятся по спине ночным водопадом, и на ней очень облегающая футболка цвета индиго с мягким блеском, как у велюра. Тесная калианская юбка из серебристых нитей с металлическим отливом красиво облегает полные бедра и ягодицы, и я чувствую себя виноватым за то, что слежу за движениями ее тела под тканью, поэтому опускаю глаза и замечаю, что Салит босая. На сильных мозолистых ступнях недавно появились татуировки в виде черных кружевных узоров, похожих на паутину. Это традиционное калианское украшение, которое, однако, чаще носили в прошлом, чем сейчас, что говорит о привязанности Салит к ее культуре, но в то же время я, кажется, припоминаю, что никому, кроме мужа, не разрешалось видеть эти интимные татуировки, что одновременно подтверждает склонность Салит к бунту. Я иду за ней, и легкие ностальгически ноют от запаха сандалового дерева, который она оставляет за собой.

Пока я закрываю и запираю дверь, Салит замечает трещину в стене. Протягиваю ей бутылку «Бестерсона», но она качает головой, подходит и садится на сложенный диван-кровать. Не открывая пива, я подхожу и сажусь рядом с ней. Чувствую, что этого она сейчас от меня ждет.

– Хочу рассказать тебе историю, – говорит она очень тихо, глядя в другой конец комнаты, а не мне в лицо.

– Хорошо, – робко отвечаю я.

– Она из моего детства. Это народная сказка.

– Мне нравятся твои сказки, – говорю я ей очень ласково.

И вот, тем же мягким голосом, словно переводя сон во сне, она начинает.

* * *

Упырь и могильный червь

Детарку было семнадцать лет, и он радовался, что ферма его отца находилась на самом краю деревни, потому что местная молодежь часто насмехалась над ним из-за тяжелой и сильно обезображенной ноги, которая заставляла его хромать. Парни шутили, что Детарку не нужен плуг, чтобы возделывать поля своего отца, – он может просто ходить, волоча этот бесполезный придаток по земле. Девушки