Повести монгольских писателей. Том первый - Цэндийн Дамдинсурэн

День, когда Балсан после многолетнего отсутствия вернулся на родину, оставил глубокий след в его сердце. Стояла теплая погода, ярко светило солнце, и воздух казался совсем прозрачным. Дул свежий ветерок, а главное, под конские копыта стелилась родная земля. Боевую колонну Красной Армии встретила в Кяхте монгольская кавалерия. Выстроившись по обочинам тракта, она радостно приветствовала прибытие красного полка. Балсан, с мокрым от слез лицом, вместе с красноармейцами кричал «ура!», обнимал монгольских солдат, а те смущались, им было непривычно такое выражение радости. Колонну монгольских конармейцев возглавлял высокий красивый человек с тонким и мужественным лицом. При виде командира советского полка он спешился, горячо пожал ему руку и обратился ко всем присутствующим с приветственной речью:

— От имени и по поручению Центрального Комитета монгольской Народной партии, Народного правительства, от цириков монгольской Народной армии приветствую и благодарю вас, бойцы Красной Армии, за то, что вы прибыли нам на помощь.

Громовое «ура» прокатилось по колоннам советских и монгольских солдат. Пока командир полка произносил ответную речь, Балсан разглядывал высокого красивого человека и без труда догадался, кто он. Так вот какой ты, главком монгольской армии легендарный Сухэ-Батор!

Советский полк расквартировали в западном районе города. В тот же вечер после ужина Балсан отыскал своего командира полка и, рассказав о себе, попросил его устроить ему встречу с главкомом Сухэ-Батором. Командир исполнил его просьбу, и встреча состоялась. Впоследствии Балсан так рассказал о ней своим товарищам:

— Однажды вечером в дом, где разместилось наше подразделение, пришел командир полка Михаил Иванович. Я вскочил и стал навытяжку, как положено по воинскому уставу. Он обещал по моей просьбе устроить мне встречу с Сухэ-Батором, и я с нетерпением ждал, когда же наконец это свершится. Михаил Иванович проницательный и чуткий командир. И хоть я и слова не вымолвил, он понял мое состояние. Подойдя ко мне, он лукаво улыбнулся и скомандовал:

«Отставить стоять по стойке «смирно», — и добавил: — Следуйте за мной, товарищ Балсан».

Трудно передать, с каким нетерпением ждал я этой минуты. И все-таки никак не думал, что она наступит так быстро… Сердце у меня дрогнуло. Неужто, думаю, и впрямь примет меня главком?

«Мы идем к товарищу Сухэ-Батору?» — спросил я командира.

«Да. Однако погодите. — Он внимательно окинул меня взглядом и сказал: — Приведите себя в порядок и через десять минут приходите ко мне».

В казарме поднялась невообразимая кутерьма. Все товарищи меня поздравляют. Один предлагает гуталин, который он берег как зеницу ока. Другой — чистый воротничок вытаскивает — бери, мол, для такого случая не жалко. А третий — свой новенький кожаный ремень несет. Собирали меня, словно на смотрины к будущей теще. А один из них и говорит:

«Балсан, как же ты пойдешь небритый? Испугаешь главкома. Ну-ка, садись!»

Появились острые ножницы, и мой товарищ, как заправский брадобрей, подровнял мне бороду и усы. Кто-то приколол мне на грудь алую ленточку. Придирчиво оглядев меня со всех сторон, товарищи решили, что в таком виде мне не стыдно предстать перед главкомом. В этот день и еще раз ощутил внимание и дружбу моих товарищей. Вырвавшись наконец из-под их дружеской опеки, я помчался в штаб. Он находился рядом, в небольшом бревенчатом доме. На сердце было радостно от заботы товарищей. И правда, солдаты нашего подразделения сдружились, словно дети одной матери. Не раз приходилось вместе в глаза смерти смотреть — ведь бок о бок сражались. А какую суровую сибирскую зиму пережили! Большая часть солдат нашего подразделения были сибиряками. Но попадались и выходцы из западных областей — Россия-то велика.

Я долго не признавался, что я монгол. Конечно, по собственной глупости. Я опасался, что их насторожит мое прошлое. А может быть, я просто стал скрытным. Ведь за годы моего бродяжничества мне неоднократно приходилось раскаиваться в своей доверчивости. Впрочем, была еще одна причина, теперь уже можно признаться, что я считал ее главной. Я боялся, что меня, чужеземца, прогонят из рядов Красной Армии. Я, конечно, заблуждался и понял это еще в Иркутске. На курсах нам объяснили, что принадлежность к той или иной нации, равно как и вероисповедание, для участия в мировой революции значения не имеет. Все принимали меня за забайкальского бурята, и это меня вполне устраивало. Бурят так бурят, какая мне разница? Я раскрыл свою тайну только тогда, когда мы прибыли в Кяхту. Товарищи выслушали меня очень внимательно. Боюсь только, не всему поверили: иногда мой рассказ вызывал улыбку, даже смех. Да мне и самому казалось, что я не о себе рассказываю, а воспроизвожу по памяти давно забытую легенду или сказку. Но, видимо, было что-то такое в моем рассказе, что внушало доверие, и под конец уже никто не смеялся и не задавал двусмысленных вопросов. А Михаил Иванович, которому я тоже вкратце рассказал свою историю, мне явно не поверил. Пришлось призвать на помощь Бориса. Борис знал меня как облупленного — прошлогодней весной мы уходили из деревни Андрея в одном отряде, а потом вместе учились на курсах в Иркутске. Мы с ним и на Дальнем Востоке вместе оказались, а теперь вот и в Монголии. Он подтвердил мой рассказ и моим товарищам, и Михаилу Ивановичу. Этой его услуги я никогда не забуду. И вообще человек он редкостный. Даже внешность у него, на мой взгляд, была замечательная — высокий, молодой, с мягкими русыми волосами, вьющимися кольцами. В боях нам частенько случалось сражаться плечом к плечу.

Помнится, еще перед курсами послали как-то нас двоих в разведку. В те дни часть наша стояла в маленькой деревеньке к северо-западу от Читы. Отправились мы, значит, на задание. Едем верхом через рощицу среди низкорослых деревьев, а копыта у наших лошадей скользят по глинистой почве. Вдруг — выстрел! Я не успел опомниться, как мой конь споткнулся и повалился на землю. А вместе с ним и я. И снова выстрел. Тут на помощь мне пришел Борис, сгреб меня в охапку да к себе в седло — и в чащу, и, хоть тяжеловато было коню двоих везти, ушли мы тогда от врагов. Вот так Борис спас мне жизнь. Вскоре после этого нас обоих в Иркутск учиться направили. Борису и там пришлось со мной порядочно повозиться. Во-первых, я там никого не знал — на курсы съехались солдаты из разных частей, и я следовал за Борисом, как тень. Во-вторых, он здорово потрудился, чтобы я освоил грамоту. С каким терпением он обучал