Путь Абая. Книга первая - Мухтар Омарханович Ауэзов

может примирить необходимость того, о чем говорится в старинной поговорке: «Надо мириться ради участия на пышном пиру или на похоронах усопшего». Особенно по смерти такого знатного человека, как Божей. Не присутствовать на погребении, не оплакивать покойника - означало отказ признавать его родственником. Кунанбай, Зере и Улжан до самого полудня ждали траурного гонца. Не дождавшись, сами начали готовиться к поездке на жаназа.

Для тризны выделили большие двойные бурдюки с кумысом, отобрали скотину, предназначенную на убой, подготовили к перевозке траурные юрты.

Устроили накоротке совет, обсудив, какой дорогой самостоятельно добираться до места. Затем прождали вестника смерти до самого вечера - гонец так и не прибыл. Это было неслыханное дело, но пришлось смириться. Кунанбая на похороны Божея не приглашали. Нарочито, вызывающе обошли его стороною.

Неизвестно было - явилось ли это предсмертным повелением Божея. Так могли распорядиться Байсал, Байдалы, Тусип, унаследовавшие дела покойного. И в том, и в другом случае - не-приглашение было тяжелым ударом по Кунанбаю. С застывшей в жилах кровью вражды - и мертвый! - сородич послал ему стрелу мести. В самом славном роду Олжай - да и по всему многочисленному роду Тобыкты не случалось такого проявления гордыни, такого пренебрежения, такого грубого толчка в грудь своему сородичу, который хотел войти в дом в день скорби.

Кунанбай был сильно угнетен, но, в конце концов, он почувствовал себя оскорбленным. Страшный, неукротимый гнев поднимался в нем. Не по отношению к Божею - на покойников не обижаются. Гнев Кунанбая готов обрушиться на Байдалы, Байсала и все их окружение. Он будет карать их за неслыханное, непристойное оскорбление, подобного которому не знал великий род Тобыкты.

Но вместе с этим Кунанбай ясно понимал, что по смерти Бо-жея вся усиленная подготовка к враждебным действиям должна быть прекращена. В дни траура не должно быть боевых схваток, насилия. Поэтому Кунанбай отдал распоряжение всем акимам аулов на Баканасе и по своим аулам: «Сохранять спокойствие. Вернуться к обычным делам по хозяйству».

Сам он, взяв с собой одного лишь Жумабая, удалился в аул Кунке, уже перекочевавший и поставивший юрты у вод Байкош-кара.

Все это означало, что нависшей над аулами угрозы набегов и битв уже не надо бояться. Ожидавшегося летом «времени смут, всеобщего раздора и вражды» не будет. Смерть Божея отменила все это. А что будет? - возникал вопрос. На это достаточно ясного ответа не было. Ясно было одно - в траурные дни такого человека, как Божей, нельзя вскакивать в седла и, размахивая оружием, нестись друг на друга.

Не получив приглашения на похороны Божея, Зере и Улжан сильно опечалились. Но пришлось смириться. Убитые горем и стыдом, эти две невинные, милосердные души проливали слезы по Божею, сидя дома. Накрывая траурный дастархан, просили Абая и Габитхана почитать заупокойные молитвы. В течение недели жарили поминальные лепешки, читали Коран, совершали похоронные обряды, которые они хотели бы совершить на могиле Божея.

В эти траурные дни аулы родов Жигитек, Бокенши, Котибак, разбросанные по просторам джайлау Каршыгалы, заполнились приехавшими людьми. Не было конца прибывающему днем и ночью потоку этих людей: мужчин, женщин, старых и молодых. С неумолкающим криком «бауырым» по усопшему Божею шли они, скорбящие и плачущие.

Самые близкие родственники Божея, делившие с ним радости и горе, повседневные заботы и хлопоты, и сородичи дальние, и те, что жили рядом, прибывали со своими сабами кумыса, ставили свои вместительные юрты для гостей, пригоняли скот для забоя. Не забывали при этом захватить с собой многочисленную обслугу из мужчин и женщин. Готовилось особенное, великое похоронное торжество, какого давно не бывало в этих краях.

Смерть Божея не позволила многим аулам Жигитек и Бокенши добраться до дальних пастбищ, которые успел занять Кунанбай. И теперь было решено, что они будут оставаться здесь, на месте похорон, дожидаясь сороковин после того, как будут справлены и поминки седьмого дня. Все эти аулы широким кольцом окружили аулы Божея.

Божей болел недолго, не больше недели. Он, как только слег, так больше уже и не смог подняться. С первого же дня здоровье стало резко ухудшаться. Вскоре стало ясно, что Божей неотвратимо приближается к могиле, его как будто притягивала сама земля. На третий день болезни он начал метаться в постели, задыхаясь, весь в сухом жару, томясь и не находя себе места.

Байсал, на своем веку повидавший немало смертей, потрогал пульс у больного и после этого сидел рядом, безнадежными глазами глядя на него. Тут же находились Тусип, Байдалы, Суюндик и другие. Кроме друзей, соратников, близкой родни никого больше не было. Все ждали, что Божей захочет сказать им что-то важное перед смертью. Байсал проговорил негромко:

- Сейчас у него приступ. Хорошо бы ему как следует пропотеть - это может помочь. Пот выпаривает болезнь изнутри.

Божей вдруг вздрогнул, открыл глаза и, с трудом ворочая языком, заговорил. Его бескровное, землисто-серое лицо стало меняться на глазах, наливаясь свинцовой тяжестью. Срывающимся голосом, то громким, то совсем утихающим, произнес невнятно:

- Приступ?.. Изнутри, говоришь?.. Ну да, хворь пожирает меня изнутри. Все кончено... Ухожу. Кунанбаю будет просторнее.. .на земле. Я. я скоро откочую в иной мир. Перестану стоять на его пути. Но. что. будет с вами?

Из четверых его соратников, сидевших рядом, только один Суюндик заплакал. Трое остальных хранили суровое молчание, сидели, словно окаменев.

Таково было прощальное слово Божея. После этого он уже ничего не говорил, впал в беспамятство. Через четыре дня скончался, не приходя в сознание.

Решение не приглашать Кунанбая на похороны приняли Байсал и Байдалы.

Божей испустил дух поздно вечером, и эти двое, словно потеряв рассудок, ночь напролет рыдали и вопили вместе с женщинами, детворой, стариками и молодыми джигитами. Когда вновь прибывшие люди вошли в дом и с рыданиями стали обнимать родных и друзей Божея, Байсал вдруг резко выпрямился, вскрикнул и рухнул на пол. Он был в обмороке. Байдалы, Тусип и Суюндик вынесли его из толпы, уложили в сторонке, и Байдалы сказал:

- Слезами не вернешь батыра Божея. Если бы он мог ожить от наших пролитых слез, то давно бы ожил. Слез пролито много. Посмотри сам! - И Байдалы показал на множество людей, женщин и мужчин, скорбными причитаниями оглашающих ночное небо.

Байдалы, сам убитый горем, беспрерывно, тяжко вздыхающий, тем не менее призывал Байсала:

- Возьми себя в руки. Крепись. Пора всем нам прийти в себя, - и тут же обратился он к остальным вокруг себя: - Будем готовиться к похоронам. Надо отправлять гонцов.

Этой