Путь Абая. Книга II - Мухтар Омарханович Ауэзов

много разговаривали о жизни кочевников, об их ежедневных заботах и многовековых устоях. Как-то однажды Михайлов стал спрашивать в подробностях о событиях в Ера-лы, столь достопамятных Абаю. Расспрашивал про Оралбая, находившегося в бегах.

Абай все рассказал своему русскому другу. С грустью поведал историю любви двух молодых, прекрасных людей, Оралбая и Керимбалы, о вмешательстве и насилии над ними со стороны родовых кланов обеих сторон, о тяжких невзгодах и отчаянной борьбе молодых за свою любовь, об унижениях и насильственной разлуке, на которые в конце концов их обрекли. О смерти Керимбалы, насильно отвезенной в племя жениха, где она быстро зачахла от горя, безнадежности и тоски. Рассказал о том, как Оралбай, не имевший достояния, потому и не сумевший привлечь на свою сторону вождей своего рода, оказался предан ими, не пожелавшими дать выкуп за невесту, а предпочетших выдать джигита преследователям и вернуть невесту. И он, потеряв ее, возненавидев свой род и племя, бросил все и ушел куда глаза глядят. А ведь молодые влюбленные оба были необыкновенно одаренными певцами степи! По своим природным голосам, по искусству игры на домбре они были на голову выше других... Обо всем этом Абай с тяжелым чувством на сердце рассказал Михайлову.

- Сегодня имя Оралбая стало именем вора и разбойника с большой дороги. Но если для властей он только вор и разбойник, то для народа Оралбай - отважный джигит, ставший на тропу справедливой мести. Я знаю, что и у русских немало таких же джигитов, которые стали на разбойный путь, не подчинившись насилию и произволу властей. Скажу вам откровенно, моя душа на их стороне, и вообще, я стал бы их скорее защищать, чем преследовать и судить. А как вы, Евгений Петрович? - завершил Абай вопросом свой рассказ.

Михайлов, с огромным интересом выслушав Абая, некоторое время оставался в молчании, с каким-то особенным вниманием вглядываясь в него. Затем ответил:

- Вы рассказали необыкновенную историю. Для писателя это целая книга. Но в подлинной жизни, особенно в жизни общественной, этот случай не должен быть примером для подражания. Ваша общественность еще молода, как этот ваш герой-джигит, поэтому вам кажется, что против насилия можно бороться только таким способом. Одинокий герой должен победить насилие. Но несправедливость властей к народу нельзя равнять с несправедливостью, допущенной к молодым влюбленным. Их бегство от общества, затем их озлобленность и обида, толкнувшие на разбой, - это не пример для борьбы народа против неправедных властей.

Михайлов старался углубить мысль Абая, направить ее в общественное русло. В понимании житейских сторон степного бытия Абай мог бы посчитать себя не менее сведущим, чем даже Кунанбай. Такие люди, как адвокат Акбас, были значительно образованнее и начитаннее Кунанбая, но в делах человеческих, повседневных, в подоплеке многосложных местных событий они были одного с ним уровня. В Михайлове же Абай увидел человека, гораздо большего размаха, представляющего себе общественные закономерости в отношении всей жизни. И Абаю захотелось узнать мнение нового друга о своем собственном поведении во время событий в Ералы. Он признался, что на деле-то взял руководство возмущенным народом в свои руки, и попросил Михайлова высказаться по этому поводу, дать оценку.

Михайлов ответил незамедлительно:

- Вы хорошо проучили Кошкина. Здесь вам помогло то, что вы хотели того же, чего хотел народ... И в народе обнаружилось большое единодушие. Просто замечательное! Ведь ваше дело будет куда как серьезнее дела о разбоях Оралбая. Не окажись на вашей стороне столько оправдательных мотивов, связанных с произволом Кошкина по отношению к народу, ваше дело легко можно было бы перевести в разряд политических. Но все доводы ваши в свою защиту были убедительными, вы очень хорошо выстроили ее и выиграли.

Михайлов в тот раз сообщил Абаю новости, ставшие известными в уездном и областном управлениях: Кошкина с должности начальника Семипалатинского уезда перевели в Усть-Каменогорск на точно такую же должность, а на его место получил назначение советник Лосовский. Областное управление поручило ему выехать в степь и повторно провести выборы на должности волостных старшин в Чингизской волости и прилегающих к ней Коныр-Кокчинской и Кызылмолинской волостях.

Михайлов, изложив эти новости, вдруг стал убеждать Абая, что ему следовало бы выехать на выборы вместе с Лосовским, чтобы помочь новому начальнику поставить на должности волостных действительно достойных людей. Вероятно, Лосов-скому это будет приятно и полезно, ибо он благорасположенно настроен к Абаю. Совет свой Михайлов дал Абаю, исходя из самых дружеских чувств.

Подумав, Абай согласился. Через Андреева об этом было сообщено Лосовскому. Тот воспринял предложение весьма положительно и уже лично сам пригласил Абая к поездке на выборы.

Узнав о новой задержке Абая и понимая всю важность причины, ее вызвавшей, спутники Абая, Ербол и Баймагамбет, перестали докучать ему с просьбами скорее вернуться в аул. Они томились от скуки и городской духоты, Абая почти не видели, ибо он целыми днями напролет пропадал в библиотеке или засиживался у своих русских друзей. После освобождения Абая друзья ждали возвращения в аул уже на протяжении месяца, и вот опять задержка... Абай весь этот месяц ненасытно читал книги, сидя в библиотеке или забившись у себя в комнате, в доме татарина Карима.

Абай читал, размышлял о прочитанном помногу часов в уединении. Лишь изредка Ерболу удавалось вытащить его на прогулку, с выездом за город, или на другой берег Иртыша в дом Тыныбека.

Салтанат с младшей матерью все еще оставалась в этом доме, и однажды, по приезде туда Абая, им снова удалось поговорить наедине в комнате Макиш. Опять Макиш и младшей матери Салтанат не было дома, ушли в гости к соседям. Вышло ли это случайно или Ербол заранее все узнал и устроил, но он очень старался дать им возможность поговорить друг с другом без помех, вертелся в передних комнатах и, со свойственным ему умением, вместе с Баймагамбетом, отвлекал и развлекал прислугу Тыныбекова дома. Друг Ербол от всей души желал Абаю встреч с этой прекрасной девушкой.

Сидя рядом на высоком сундуке, застеленном ковром, они беседовали в час поздних сумерек, когда на улице уже было темно. Свет они не стали зажигать, и на фоне темного окна их фигуры были почти не видны. И проходящие по улице не видели их в комнате. Едва заметно колыхались занавески на открытых окнах. Абай поднял их свисающие концы и