Алина и Валькур, или Философский роман. Книга вторая - Маркиз де Сад

твою чувствительную душу. Посмотри, твоя родная мать, заливаясь слезами, умоляет тебя вернуться на путь добродетели, ведь иначе ты не удостоишься вечного блаженства; так не лишай же меня сладостной надежды видеть тебя счастливой и по истечении этой бренной жизни. Неужели ты отнимешь у меня это утешение? Ты хочешь, чтобы я, будучи обременена невзгодами и находясь на пороге смерти, думала, что чувствительность — это удел безнадежного и убогого существования? А без таких уз чувствительность недозволена? Ах! Избавь же меня от такого печального будущего; позволь мне по-прежнему искренне верить в то, что Господь когда-нибудь призовет к себе душу, пылающую к нему горячей любовью. Господь-утешитель, открой глаза несчастной, отказывающейся признавать твое величие; не лишай ее благодати, ведь она потеряла разум из-за бед, выпавших на ее долю».

Госпожа де Бламон прижала к своей груди голову Леоноры:

«Дочь моя, поспеши обратиться к Богу, ведь этого желает твоя нежная мать; разве ты не видишь, что Господь хочет того, чтобы с моей помощью ты вернулась на путь истинный? Разве ты не слышишь его ласкового голоса? И раз уж нам не суждено мирно жить под одной крышей, не лишай меня сладостной надежды повстречаться с тобой в раю».

Какие прекрасные слова, в них звучали и трогательное красноречие, и убедительные доводы! Однако госпожа де Бламон старалась напрасно. Холодно обняв мать, Леонора с подчеркнутой сухостью заявила, что считает своим долгом подражать материнским добродетелям. К прискорбию, продолжала Леонора, им придется вскоре расстаться, хотя никто, кроме любезной матушки, не наставит на путь истинный бедную дочь... Госпожа де Бламон, увидев, что ее страстные речи не растопили ледяную корку, покрывавшую сердце Леоноры, залилась слезами. Поддерживаемая Алиной, несчастная мать вышла из комнаты.

О мой друг, если сравнить Алину с Леонорой, то между двумя сестрами не найдется почти ничего общего! Леонора не может похвастаться даже тенью добродетелей, какими отличается Алина, не правда ли? Родные сестры редко вырастают с такими разными характерами.

Но как, спросишь ты, согласовать мои выводы относительно нравственности Леоноры с теми беседами, что эта женщина вела с Климентиной? Тогда ведь она рассуждала с позиций добродетели.

«Очень просто, — отвечала Леонора, когда я задал ей этот вопрос, — мне требовалось призвать мою неблагоразумную подругу к сдержанности. На другие темы, к слову сказать, мы и не разговаривали; убеждения мои всегда были неизменными, и мне не приходилось ничего выдумывать. Как вы понимаете, я хотела уберечь Климентину от ошибок, и только. Видите ли, женщина может самостоятельно воспитать свой дух и научиться сдерживать страсти, и для этого ей не надо забивать себе голову нелепейшими учениями, между прочим весьма далекими от добродетели».

Алина возвратилась к нам вместе с Софи; Леоноре рассказали о злоключениях этой несчастной девушки, достойной лучшей участи; история Софи, поначалу тесно связанная с судьбой Леоноры, к великому нашему изумлению, не произвела на последнюю никакого впечатления, и в дальнейшем она неизменно обращалась к Софи с тоном надменным и высокомерным.

Огромное наследство, на которое Леонора имеет все основания надеяться, наверняка позволило бы ей поддержать бедную Софи, и Леонора далеко превзошла бы в своих благодеяниях госпожу де Бламон... Впрочем, эта холодная эгоистка даже и не заикнулась о помощи. Благородный Сенвиль исправил досадную оплошность своей супруги; молодой человек, по-видимому, наделен душой гораздо более чувствительной или же относится к несчастьям ближних иначе, чем его жена. Сенвиль никогда не упускал возможности сделать доброе дело. Во многом разделяя воззрения Леоноры, он, бесспорно, мягче и человечнее ее; г-жа де Бламон, однако же, отвергла помощь Сенвиля; хозяйка Вертфёя сказала, что она всегда будет относиться к Софи как к своей родной дочери и никогда не оставит ее в беде; бедная Софи, не удержавшись от слез, пожала руку твоей Алины и с наивным видом сказала:

«О мадемуазель, так это ваша сестра? Неужели она не радуется своему счастью, ведь ее судьба гораздо счастливее моей?»

Госпожа де Бламон, столкнувшись с хладнокровным бесчувствием Леоноры, сильно опечалилась. Тем не менее она по-прежнему готова приложить любые усилия, с тем чтобы ее дочь вступила во владение наследством госпожи де Керней; госпожа де Бламон, очевидно, подключит к этому делу своих влиятельных друзей, хотя ее и пугает то, что наследство достанется Леоноре не совсем справедливо. Алина горячо любит Леонору; твоя любимая, правда, отдает себе отчет в том, что ее сестра обладает далеко не лучшими качествами. Что поделать, достойный человек никогда не охладеет к родственникам из-за их недостатков; тайком оплакивая заблуждения близких, он даже не осмелится высказать свое неудовольствие.

Когда ты получишь это письмо, герои моего рассказа, вероятно, уже будут в Париже, так что ты сам оценишь верность этих наблюдений.

До свидания, мой дорогой Валькур. Ты должен быть мной доволен, ведь в течение всего лета я посылал тебе подробные и обстоятельные письма. Это письмо последнее: мы выезжаем в Париж, так что скоро я тебя увижу.

Письмо сороковое

ВАЛЬКУР — ГОСПОЖЕ ДЕ БЛАМОН

Париж, 30 ноября

Сударыня, теперь настала моя очередь отблагодарить Вас за те интереснейшие письма, которые Вы посылали мне из Вашего поместья. Я хочу поделиться с Вами последними парижскими новостями. Вчера я нанес визит господину де Боле, в чьем доме имел честь познакомиться с графом и графиней де Кармей. Они пригласили меня присутствовать на их венчании — оно состоится завтра в церкви святого Рока. Отец молодого человека, я говорю о старом графе де Кармей, дал сыну разрешение на брак и завтра также должен присутствовать на религиозной церемонии; Ваше имя не было произнесено ни разу, хотя все заинтересованные лица и предполагают, что молодые пойдут под венец и с Вашего молчаливого согласия.

Неприятность, связанную с приказом об аресте Сенвиля, удалось уладить в течение двадцати четырех часов. Господин де Боле сразу же расположил к себе старого графа; немного посовещавшись, они оба отправились на прием к министру, и тот отменил злополучный приказ.

Сенвиль — именно так позвольте мне называть известного Вам молодого человека, — был вне себя от счастья, когда отец заключил его в свои объятия. Похоже, юноша питает к старому графу самые нежные чувства; при виде горячо любимого сына слезы навернулись на глаза старика, который, однако же, не забыл попрекнуть своего блудного сына сотней тысяч экю, что тот украл у неосторожного родителя; тут господин де Боле напомнил собравшимся о золотых слитках, пока удерживаемых испанцами. Даже малая толика этих богатств, говорил де Боле, позволит возместить пресловутую сотню тысяч. По