Барнабо с Гор - Дино Буццати

Бертон поднимается спокойно и сосредоточенно, осторожно нащупывая опору. Но даже у него через несколько метров подъема начинают дрожать руки. Впрочем, он почти преодолел огромную плиту. А вот она и позади.

– Давай же, не мешкай. Самую трудную часть пути мы прошли, – кричит он сверху.

Впрочем, примерно через час друзья стоят на узком карнизе у красной отвесной стены. Что тут сказать. Карабкаться вверх немыслимо, а спускаться – сущее безумство. Отсюда, с коварного карниза, будто подвешенного в небе, даже не разглядеть толком, что там дальше, наверху.

– Говорил же я тебе, Бертон. Теперь мы в ловушке.

Бертон присаживается на корточки и молчит, глядя на сыпучий склон, по которому они пробирались сюда, – теперь он далеко внизу. Солнце высоко, а они даже не заметили, как оно поднялось. Легкие волны ветра. Вокруг покой. То и дело скатываются вниз, шурша, мелкие камешки. Прямо впереди ощетинились зубцами неприступные башни Срединного хребта. Над обрывом порхает белая бабочка, садится на скалу, а потом снова начинает кружиться.

Из глубины поднимается страх. Сейчас у порохового склада дежурит часовой, ходит взад и вперед под солнцем. Там, внизу, между каменистыми склонами, – безмятежность, жизнь легка, тиха и благодатна. Там и думать не думают о преодолении трудностей, об опасности, какой грозит столкновение лицом к лицу с преступниками, о перестрелке и граде камней, пущенных руками бандитов. Барнабо все твердит про себя: это конец. Их с Бертоном ждет та же участь, какая постигла Даррио и Эрмеду. Подушка и одеяло на его кровати в Новом доме лежат в точности так, как он оставил их перед уходом. Завалившийся набок свечной огарок на полке – он отлично помнит его – и четыре пустые гильзы рядом. И курительная трубка, подвешенная на шнурке.

Но Бертон вдруг принимается весело насвистывать какую-то любовную песню. Ну же, Бертон, не унывай и соберись с духом, пора возвращаться домой. Бертон оглядывает соседние скалы, потом обвязывает себя веревкой, дает конец Барнабо, чтобы тот держал покрепче, и, проворно соскользнув с карниза, зависает в пустоте, а затем проседает на несколько метров, болтаясь над пропастью.

– Смотри не упусти веревку, Барнабо. Стравливай, я буду спускаться.

Он хватается за какой-то выступ, которого с карниза видно не было, и прижимается к нему всем телом. Веревка трется о зазубрину, скрипит и дрожит, треплется, теряя жесткие волокна, которые ветер уносит прочь.

«Всё, сейчас он сорвется, не иначе, – думает Барнабо. – Слабеет рука, разжимаются пальцы, тело опрокидывается в пустоту, летит, и воздух распорот страшным криком, который впивается мне в мозг. Мертвецы: они там, внизу, где заканчиваются ребра гор».

Странно, но теперь Барнабо уже не боится. Он в гуще сражения. Веревка натягивается сильнее и стонет, Бертон исчез из виду, он висит где-то под карнизом. Но погодите: кроме опасности, есть ведь еще лес, такой красивый и мирный в солнечные дни. И есть безлюдная дорога, что спускается в Сан-Никола, и вечера на дежурстве у порохового склада. Это все не пустые слова – в жизни осталось еще столько всего прекрасного, так почему же нужно умирать? Веревка вдруг перестает натягиваться и свободно провисает, болтаясь вдоль каменных плит и задевая мелкие камни, которые летят вниз. Похоже, Бертон добрался до надежного выступа. Барнабо слышит его радостный голос:

– Всё, хватит травить! У меня получилось.

Теперь настал черед Барнабо спускаться. Одно неверное движение, и он полетит вверх тормашками, никакая веревка не удержит. Вот он осторожно сползает с карниза, ищет ногами опору, не видя выступов – совсем крошечных. В ушах у него легкие дуновения ветра и гулкий стук сердца.

Уже стемнело, когда они наконец твердо стали ногами на землю: в горы пришел ясный, просторный вечер. На руках ссадины, одежда порвана. Бертон мчится вниз по склону широкими прыжками; на подходе к лесу Барнабо то и дело замирает и оглядывается назад. Над макушками елей он видит воронов – сбившись стаей, они летят к скалам.

В черноте леса слышится выстрел. Потом чащу накрывает тишина. Доносится далекое эхо, отраженное громадами скал. «Наверное, стрелял Бертон или еще кто-то из наших, – думает Барнабо. – Они ведь любят палить из ружья почем зря, просто забавы ради». Однако сердце у него заколотилось.

Одна из ворон в стае вдруг принимается тревожно каркать и отстает от сородичей, хотя машет крыльями очень быстро. Вот, значит, куда угодила пуля. Стая удаляется, а раненая ворона зигзагами летит к горе. То и дело кажется, что она падает, но после отчаянной борьбы птица снова набирает высоту и удерживается в воздухе. Теперь она прямо над головой Барнабо и все так же протяжно кричит. А чуть погодя, превратившись в крошечную точку, теряется в небе. Слышны только ее жалостливые крики, которые доносятся со стороны порохового склада.

Ступив в лес, Барнабо замечает Бертона: тот насторожился, притаившись в густом сплетении ветвей. Стрелял не он. Вокруг плотная тишина. Друзья всматриваются в чащу, потом переводят взгляд на склоны, светлые в темноте.

– Бестолковый ты, – говорит Бертон. – Если бы ты спрятался и не расхаживал тут и там, мы наверняка схватили бы его.

– Кого?

– Да не глупи. Того, кто стрелял. Это, скорее всего, один из них – негодяев, убивших Дель Колле. А теперь поди знай, куда он скрылся.

– Здесь и сотня человек не отловили бы его. Что ты задумал? Да и вдобавок с чего ты взял, что стрелял чужой, а не один из наших?

– Сам посуди, в такой час…

– Это вполне мог быть Монтани, он часто бродит тут. По его словам, здесь…

– Теперь уж он точно далеко, не догнать. Однако погоди. Таких вещей никогда ведь нельзя знать наверняка.

Они перешептываются совсем тихо, а потом ложатся на землю, сжав в руках ружья. Ничто не шелохнется, словно в засаде. Но внезапно вершины елей стал ворошить ветер; над глухим лесом пронесся шорох. Ветер забавляется, только и всего; он прилетел издалека, и ему недосуг замереть на мгновение и посмотреть, кто там внизу, у подножия елей. По пути ему попался дым от выстрела, и он прихватил его с собой, взвил в вышину, а потом рассеял среди замыкающих цепь хребтов, как всегда одиноких.

11

Солнце щедро струит лучи сквозь окошки больших амбаров, притихших в долине, и желтыми всполохами пышут охапки подсолнухов. С Пороховой горы спускается Барнабо, и скоро он уже на границе леса. Отрадная, чудесная усталость. Его друг Бертон сбегает с сыпучего