Повести монгольских писателей. Том первый - Цэндийн Дамдинсурэн

— Вот на этой скамье слева сидел гавжи Соном, — нарушил молчание Цаганху. — Отец очень уважал его… Гавжи был знаменитым лекарем. Может, и ты его помнишь? Я в этом монастыре провел целую зиму. Мне тогда было семь лет. Здесь я научился грамоте. Хорошо помню этого лекаря. Хитрый был человек — принося богу жертвы, он и себя не забывал. Перед бурханом ставил крошечную серебряную чашечку, а себе наливал огромную чашу. И лицо у него было всегда красное.

Внезапно юноша привлек к себе девушку и поцеловал ее.

— Пойдем отсюда скорее, — упавшим голосом сказала Цэрэндулам — куда только делась вся ее храбрость. — А то еще заметит кто-нибудь, что мы здесь одни, стыдно будет.

Они выбежали из храма, вскочили на коней и разъехались в разные стороны.

Вечером зажигали костры, и над аилом стояло густое облако дыма. Иначе невозможно было доить коров — не было от комаров спасенья.

Хозяйство у Юмжира было богатое — молоко рекой лилось. Из года в год приезжали из аймака мясники и торговцы молочными продуктами, покупали мясо, масло, заключали новые договоры.

…Цаганху был занят починкой сбруи, когда с улицы в дом ворвался разъяренный отец. Схватив с крючка ремень, он остановился перед сыном.

— А ну говори правду! Что ты делал с дочкой оборванки Пагмы в пустом храме? — заорал он.

— О чем вы, отец? — спросил Цаганху.

Своим вопросом он окончательно вывел Юмжира из себя. Удары ремня посыпались на голову и плечи парня.

— Скажешь теперь, собака?

— Нет! Не скажу!

От криков и ругательств Юмжира дрожали стены. Глаза у него налились кровью.

— Ну, щенок, натворил ты дел! Черт бы тебя побрал! Тебе в армию идти! Вот о чем думать надо, а не шашни с девками заводить. Я еще с той мерзавкой поговорю по-своему, не погляжу, что ее мать — старуха, свяжу, да и…

Цаганху вдруг вскочил и сжал кулаки.

— Что вы городите? — заорал он в ответ и бросился из дому.

— Куда ты, паршивец? — крикнул отец ему вдогонку.

Но сына уже и след простыл. Он ускакал верхом на коне, успев, однако, крикнуть, что пожалуется на самоуправство отца сомонным властям{39}. Это слышали все соседи, доярки и дети.

В ту ночь Юмжир не мог уснуть. И не столько из-за того, что сын согрешил с девчонкой в пустом храме, сколько из-за себя самого. Тяжелый был он человек. Некоторые считали его добрым и отзывчивым. Но в действительности он не был таким, его интересовала только собственная выгода. В трудную минуту, не задумавшись, он мот столкнуть в воду ближнего. Бедняков ненавидел — с тех пор, как победила в стране революция и закон стал на их сторону. А теперь вот его родной сын пошел на сближение с девчонкой из неимущей семьи. Этого он не мог перенести. Ну и времена! Все кувырком идет! Мало этого, вместо того чтобы внять отцовскому поучению, сын грозится на него жалобу подать! Ну, ничего, в армии его обломают, научат старшим повиноваться…

Так думал Юмжир, беспокойно ворочаясь с боку на бок.

…Когда погасли вечерние сумерки, Цаганху спешился возле юрты старой Пагмы. Рядом стояла еще одна юрта — там жила старшая сестра Цэрэндулам с мужем и двумя сыновьями.

Юноша, стараясь не шуметь, привязал коня к коновязи. Старуха, кажется, уже похрапывает. Цаганху тихонько кашлянул. В ответ раздался скрип кровати. Цаганху зашептал в щель:

— Цэрэндулам, выйди ко мне. Это я.

Бесшумно ступая босыми нотами, девушка подошла к двери. Она была так близко от Цаганху, что он почувствовал ее дыхание.

— Я сейчас, — прошептала девушка.

Под навесом, куда прокрался Цаганху, остро пахло свежевыделанными шкурами. Через минуту открылась дверь юрты и появилась Цэрэндулам. Цаганху взял ее за руку.

— Послушай, я только что едва не подрался с отцом.

— Догадываюсь, — весело сказала девушка.

— Я не стерпел его нападок, сказал, что еду жаловаться, а сам — к вам. Подумать только, как быстро всем стало известно, что мы с тобой вдвоем были в пустом храме. Да мне казалось, нас никто и не видел. Интересно, кто это мог насплетничать про нас?

— Я, — засмеялась в ответ девушка.

— Не говори ерунду!

— Так оно и есть! Когда мы с тобой расстались, я по дороге встретилась с тетушкой Чанцал. Она спросила, куда я ездила. Я ответила: в храм вместе с Цаганху. «Что вы там делали?» — спрашивает. «Как что? Молились бурханам». — «Это в пустом-то храме?» — «Но когда-то он не был таким. Неужто человеку перед уходом в армию и помолиться нельзя?» — пошутила я. Вот тебе и тетушка Чанцал! Чем тебе не телеграф!

Цаганху ничего не ответил. Подняв девушку на руки, он крепко прижал ее к себе. Цэрэндулам обхватила его за шею.

…Среди ночи вдруг поднялся сильный ветер, засверкали далекие молнии. Почувствовав приближение ливня, Цаганху сказал:

— Смотри-ка, Цэрэндулам, выходит, ты дождь выпросила. Кончается засуха!

Потоки воды хлынули на иссохшую землю. Оглушительно гремел гром. Природа ликовала. И это ликование сливалось с бурной радостью двух влюбленных.

Казалось, все произошло, как по волшебству, и они были счастливы. Они были вместе. Теперь у них все будет общее: тревоги и волнения, радость и невзгоды. Отныне они навсегда принадлежали друг другу.

— Похоже, это мы с тобой покончили с засухой, — сказала девушка, лаская Цаганху. — Уткнувшись ему в плечо, она вдруг расплакалась. — Тебе пора возвращаться домой, любимый. Скажи своей матушке, что ее заказ готов, шкурки выделаны. Она, верно, хочет сшить тебе из них новый теплый дэл.

Когда Цаганху вернулся домой, отец уже встал и теперь сидел за чаем. Он строго взглянул на сына.

— Ты что, ливень в лесу пережидал? Сомонные власти тебя, надо думать, похвалили: хорош, мол, сынок, на отца жалуется! Однако хватит шутить. Тебе повестка! Только что привезли. Через двое суток велено прибыть в сомонный центр. Понял?

— Понял, отец, — ответил Цаганху, вешая уздечку.

В долине реки Хялганатын царило оживление — провожали в армию парней. Засуха кончилась, и природа оживилась. Засинело небо. Поднялись травы. Даже не верилось, что всего несколько дней назад стояла засуха.

Призывники собрались на подворье Юмжира. Цаганху, одетый в новый шелковый дэл, подпоясанный зеленым поясом, сидел молча, изредка отирая пот с лица. Улучив минуту, когда стих шум, Юмжир поднял серебряную чашку с водкой и, прикрыв глаза, начал молиться. Губы его при этом чуть заметно шевелились. Окончив молитву, он окунул безымянный палец правой руки в водку и благословил все четыре стороны света.

— Ну, дети, — сказал Юмжир, — настал ваш черед служить государству. Служите хорошо. Будьте смелыми и храбрыми. Не