Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская

Емеля знал Кира, который жил в соседнем селе. У него давно сложилась репутация наглеца и хулигана. А бабушка, шепелявя, и вовсе называла его: «Щукин сын», поминая блудливую мать, которую Кир, несмотря ни на что, любил.

Местные же мальчишки его просто боготворили. С Емелей – городским, тем, кто приезжает лишь на лето, – у них были прохладные отношения. Не задирали, и то славно. Но теперь…

– Ну так че? – упрямо спросил Кир.

– Через плечо! – срезала его Манчиха и заливисто расхохоталась.

Кир аж зубами скрипнул. Развернулся и, махнув дружкам, пошел прочь.

– Хорошего клева! – не утерпев, крикнул вслед Емеля.

Кир встал. И, оглянувшись, грязно выругался.

…Пока Емельянов хмуро обозревал холл гостиницы, Королевич подписывал документы любимой ручкой и попутно флиртовал с девушкой-администратором. Ему, красавцу, были рады везде: хоть в последних курмышах, хоть в Абу-Даби.

«Вот бы Маша на это посмотрела».

Маша. Эх, Маша…

Как она могла? Втрескаться в такого?

«Успокойся. Королев так со всеми флиртует. А Машу любит. Вроде бы…»

– Как же, – процедил Емельянов, когда коллега, не стесняясь свидетеля, чмокнул девице руку.

– Ты что-то сказал? – улыбаясь, повернулся он.

У Емельянова дернулась щека.

– Нет.

Емельянов потер лоб. В глаза точно песок бросили.

«Эх, Маша…»

Вроде и смотреть не на что, хоть и богатая наследница, дочь Царькова – заказчика их фирмы. Подумаешь, устроили ее к себе. Но тогда ее улыбка, впервые увиденная на совещании, заставила оцепенеть. Краткая, мимолетная.

Так похожая на улыбку Манчихи.

– До завтра! – махнув ему, Королевич скрылся в своем номере.

Емельянов не ответил. Он зашел – и окаменел, разглядев фигурку на кровати.

«Это что? Это… новая мода такая?»

На загривке приподнялись волосы. Емельянов шагнул, склонился над махровой щукой.

Старые шрамы пронзила боль.

– Нет…

Зажмуриться. Досчитать до десяти.

На кровати лежал обычный полотенчатый лебедь.

Показалось.

Емельянов прошел в ванную комнату и умылся. Затем, присев на бортик ванной, уставился на свое отражение.

Мысли перескочили на другое.

Не красавец, да. Обычный среднестатистический мужик. Ну, уши топырятся. Зато фигура спортивная, характер хороший. Как говорится, мужчина должен быть чуть красивей обезьяны.

И ведь эту обезьяну почти полюбили, когда к ним на работу устроился…

Емельянов не выдержал: врезал кулаком в плитку. Но боль не помогла, стало хуже.

А еще – запахло водорослями.

Странный, шлепающий звук заставил обернуться. Из слива ванной, как волосы русалки, потянулись знакомые зеленые нити.

Закрыть глаза. Открыть.

Ничего.

«Началось», – с тоской подумал Емельянов.

Глюки, казалось бы побежденные много лет назад, вернулись.

Потому что он вернулся. Потому что она все еще ждет.

– Нет!

Емельянов сжал голову руками.

Прошлое должно оставаться в прошлом. Но оно упрямо сочилось отовсюду, сплетаясь с настоящим. Любимые – живые и давно умершие – мелькали в памяти как рыбешки на мелководье. Хотелось хохотать.

И плакать.

Но, когда через час за стенкой послышался знакомый голос, Емельянов приподнялся в кровати.

«Та девчонка?»

Смех. Женский и низкий, ненавистный смех Королевича.

«Пришла узнать, все ли в порядке?»

Пришла. И, похоже, решила задержаться. А потом и еще кое-что.

Когда за стенкой прозвучал первый стон, Емельянов скомкал простыню. Второй – и он сорвался с постели.

– Открывай, паскуда! – проорал Емельянов, барабаня в дверь.

«Любит он тебя, да? Дура!»

Плевать на охрану, плевать, что могут вызвать полицию! Перед глазами стояла Маша Царькова, любимая Маша, с которой он не продвинулся дальше чертовой френдзоны. А в ушах ее радостное: «Саш, я его люблю! А он меня! Он мне предложение сделал!»

– Открывай, мразь!

Дверь открылась, и Емельянов влетел внутрь. Мимо прыснула девка, успевшая подобрать униформу, но он не заметил ее. Мир сузился до поджарой фигуры Королевича, что стоял и… ухмылялся.

Ухмылялся!

Кулак врезал в лицо, и они повалились на ковер. Озверев как берсерк, Емельянов мутузил врага, не ощущая боли от ударов, и ругался, ругался…

Но Королевич оказался сильней.

Емельянов не понял, как оказался прижат к полу. Вкус железа во рту, юшка у губ врага – и улыбка. До ужаса знакомая, победная.

Точь-в-точь как в тот день.

У Кира.

– Жри.

Губ коснулось мерзкое, подвижное, мокрое.

– Жри, сказал!

Емеля сцепил зубы и поплатился: новый удар прилетел в то же место. Печень словно взорвалась.

– Ну, будешь уважать старших?

Емеля, едва живой, висел в руках двух врагов, рядом гоготали зрители. Кир же скалился ему в лицо, держа коробку с опарышами. Вот ступил ближе, снова поднес ко рту пленного гадкое «угощение»…

Емелю встряхнули. Секундой позже он, кривясь, приоткрыл рот.

– Умница, – расплылся в улыбке Кир.

Емеля не знал, сколько это продолжалось. Ему было тошно: от самого себя, что сдался, от боли – и, хуже всего, от опарышей, которые, проглоченные, тут же просились обратно. После он долго, мучительно блевал в кустах, пока из желудка не стала выходить желчь. Затем силы кончились: он отрубился, а очнувшись, увидел вечернее небо.

Домой Емеля добирался медленно, стараясь, чтобы его не заметили. На счастье, к моменту его прихода бабушка задремала у телика. Осталось тихонько взять из аптечки уголь, скользнуть к себе и, выпив лекарство, рухнуть на кровать.

Утром Емеля поднялся, кряхтя, и долго разглядывал себя в зеркале. Враги хорошо знали свое дело: лупили так, что следы оставались под одеждой.

Дня два Емеля почти не отходил от туалета и лечился бабушкиными травами; синяки сходили медленно – все это напоминало о гадком наказании. Емеля отлично знал, из-за чего ему устроили темную. Точнее, из-за кого.

Да, в тот день, когда он не удержал на языке ехидное пожелание, Кир и Ко лоб в лоб столкнулись с Отсосом Петровичем. После такого любой обозлится. Но главной причиной стычки все же была Манчиха.

Емеля знал, что ничего никому не скажет. Ни ей, ни бабушке, ни папе. Он проиграл битву. Но война еще впереди.

И вскоре ему представился отличный шанс отомстить.

То утро началось так же, как три предыдущие: Емеля засел в кустах около Кирова пляжа – так называли прибрежный кусок, облюбованный недругами. Там они собирались чаще всего: удили, травили байки… Похабничали, обсуждая девушек.

Емеля, одетый в камуфляжное, наблюдал в бинокль и ждал. Сегодня компания, как это бывало часто, разделилась: парни – с парнями, мальчики – отдельно. Мелкие, Емелины ровесники, развлекались страшилками:

– …А я вчера вечером чуть у Прорана не утонул. Из-за водяного! Удил с лодки – и тут лапа зеленая, хвать за борт! Глянул – а