Ловушка для Крика - Саша Хеллмейстер

– Накинь что-нибудь сверху.

Глава четвёртая. Маски прочь

Я обняла его за шею сзади, и он, подсадив меня повыше, взяв под бёдра, насмешливо сказал:

– Держись крепче, детка.

Я обвила его талию ногами, скрестив их в лодыжках на его животе, и затаила дыхание, когда Крик шагнул на подоконник, а затем, ловко выскользнув наружу, ухватился за край крыши и вскарабкался на неё вместе со мной.

Ночной Скарборо дышал зимним холодом, и разница между тем, каким он был утром, и каким – сейчас, поражала: словно между солнечным воспоминанием на пляже и этим заиндевелым замёрзшим городом прошло больше, чем несколько часов. Крик разжал пальцы, и я опустилась на скользкую, покрытую инеем крышу. Тогда он снял пальто и бросил его, чтобы я села поверх, а потом устроился бок о бок со мной. И вот так, вместе, мы – убийца и преследуемая им девушка – молча смотрели на потонувший в сумраке Скарборо.

Странное это чувство: любоваться ночным городом с тем, кто безжалостно его терроризирует. Странное ещё более потому, что рядом с ним моя боль угасала, как пламя свечи, колеблемое ветром: тем ветром Крик и был. От его толстовки исходил тонкий запах бензина. Где-то там, очень далеко отсюда, сквозь поднявшийся снегопад тихо плакали сирены. Подтянув колени к груди и обняв их, я заметила:

– И стоило тебе объявиться, как ты опять кого-то убил.

– Дрю Браун, – спокойно сказал он. – Облил бензином и поджёг. Ты её, кажется, знаешь?

Лёгкие опалило огнём, будто подожгли не несчастную Дрю, а меня, зато рукам стало холоднее прежнего. Мучительно прикрыв глаза и наблюдая за пятнами света, мелькавшими под воспалёнными от слёз веками, я проронила:

– Да, знала.

Крик кивнул. Он был немногословен. Сегодня что-то мучило его, моего страшного, жестокого зверя. Усталость ли это? Тоска ли? Что-то не давало ему покоя, и я чувствовала это, словно мы оба были настроены на одну и ту же волну. Такое случается, когда ты ощущаешь радости и горести очень близкого человека: он мне близок не был, по крайней мере, я надеялась на это – но как он ощутил мою боль, так я ощутила его.

– Это было необходимо?

– Я не убиваю тех, кто этого не заслуживает, – коротко ответил он.

– Понятно. Ты говорил, твоя охота однажды кончится. Когда? – осмелилась спросить я, искоса поглядев на него.

Крик медленно повернулся. Здесь, в чёрной мгле, окроплённая кровью и хранившая следы многих убийств маска казалась как никогда настоящим его лицом, и я вспомнила тот сон и ту ночь, когда она была живой.

– Скоро.

– И что будет после? После того, как перестанешь убивать?

– Что будет со мной, если не попадусь копам, ты хотела сказать?

– Нет. Что будет после всего случившегося с нами?

Он отвернулся, глядя на Скарборо, и я подумала: как часто он бывал здесь? Ведь он же следил за мной. Тогда – сколько раз любовался небом и звёздами с крыши моего дома? О чём думал? Что такого перекипало в его душе, если он решил охотиться на людей, искренно полагая, что они это заслужили?

А заслужили ли? Я не знала. Страх смешался с жалостью, жалость – с отвращением. Я была благодарна за то, что не он пытался убить Виктора в лагере. Ненавидела за всю ту кровь и боль, которые он навлёк на этот город. Боялась, потому что несколько часов назад он жестоко убил девушку из моей школы – ту, которую я хорошо знала, ту, у которой были свои планы на будущее, мечты, надежды, и чью судьбу он так легко сломил. Её любили родители, у неё были близкие друзья, по ней будут горевать… Неужели её вина была настолько тяжкой, что она закончила свою короткую жизнь так мучительно?

– Мы будем вместе. – Крик свысока взглянул на меня. – И, пока живу и дышу, я тебя не оставлю и никому не отдам. И ему не отдам тоже. Хватит с меня наводящих вопросов, детка. – Он устало сгорбился и хмуро бросил: – Я не тот слюнтяй, который не смог даже прикончить его в том лесу. Мне не нужно столько времени, чтобы перерезать Вику Крейну горло, и столько бестолковых ран – тоже. Ты знаешь, почему я до сих пор не сделал этого с ним?

Я опустила глаза на свою дублёнку, накинутую поверх футболки и домашних легинсов: короткий коричневый мех шевелил ночной ветер, на рукава ложились первые снежинки. Выеденная изнутри усталостью, сломленная всем безумием, обрушившимся на меня в последние месяцы, почти безразлично спросила, понимая, что от меня уже ничего не зависит:

– Почему?

Вместо ответа он подался ко мне и приподнял маску. В глубине капюшона я не рассмотрела спрятанных черт, но сегодня, в этот безумный день, и не хотела даже – пусть он останется тем, кем был, человеком с ложным лицом, моим кровавым преследователем. Тёплое дыхание овеяло мои губы, затем мы коснулись друг друга; с поцелуем он медленно пил горечь с них, и, кажется, моя слабость только придавала ему сил.

Он быстро оторвал свои губы от моих губ, но не отодвинулся: притянув себе на грудь, шепнул:

– Если убью, ты возненавидишь меня. Но единственное, чего я не хочу сейчас, – чтобы ты меня ненавидела.

– Словно это имеет такое значение.

– Для меня – имеет. Но я здесь, я жив. И ты снова моя. Ты всегда была и будешь только моей. И я даю тебе немного времени, чтобы это понять и смириться.

Он молча и крепко обнял меня, и я, не сумев сдержаться, в едином порыве обвила руками его шею и уткнулась лицом в его плечо. В благодарности за ту ночь в его страшном сне. За единственный акт милосердия к человеку, которого полюбила всем сердцем. За то, что защитил на пляже… Будто читая мои мысли, Крик пригладил волосы у меня на затылке и, баюкая, мягко сказал:

– И ты не сошла с ума. Там, на озере, их впрямь убило нечто – тех двоих, о которых все позабыли.

– Но как же так? И чем было это? – я отстранилась от него и беспокойно посмотрела в чёрные глазницы. – Той же тварью, что преследовала нас в твоём сне?

– В Скарборо происходит что-то, что пугает даже меня, – медленно сказал он. – У меня много вопросов и мало ответов. Но никакой мистики не нужно, чтобы понять: этот город болен неизлечимой заразой, как и весь этот