По острым камням - Ирина Владимировна Дегтярева

Они от духов и сглаза, считалось, что обеспечивают защиту на войне. В тринадцать лет она уже думала о войне, мечтала о ней, ей хотелось быть героиней. Пять лет как окончилась ирано-иракская война. Истории, фильмы, рассказы ветеранов, — все это будоражило воображение. Тогда ей было тринадцать…

Ныне Джанант на грани того, чтобы стать предателем своего народа, отнюдь не героиней.

Если речь только о том, насколько она осведомлена о работе отца с американцами, насколько сама вовлечена в процесс, то Макин от нее ничего не добьется. И что тогда? Ее ликвидируют? Как это будет? Может, единственный шанс остаться честной, принципиальной — покончить самоубийством и по возможности утянуть за собой как можно больше врагов, неверных… Раздобыть бы гранату. Усыпить бдительность своего стража и взорваться хотя бы с ним вместе… Но назвать его неверным после того, как вместе с ним совершила салят, как-то язык не поворачивается.

Джанант кусала край подушки, даже не замечая этого. Она раскраснелась, бледность ушла, она пыталась вызвать в своей душе пламенную ярость, чтобы вспыхнуло религиозное пламя, сжигая ее изнутри, позволяя не боятся пламени извне, которое поглотит ее во время взрыва гранаты. Но тоненькое, холодное, как течение по ногам у самого дна, когда в детстве купалась в Тигре, чувство противоречия уже возникло, растеклось по жилам ручейками сомнений, делая тело ватным и безвольным.

«Во-первых, я не смогу раздобыть гранату. Этот шайтан слишком опытен и осторожен. Во-вторых, никто не узнает о моей гибели». Она одернула себя, что это не имеет значения, ведь поступок будет совершен не ради славы и тут речь не идет о тщеславии в принципе. Однако показалось бессмысленным совершать поступок, наверняка зная, что о нем не будет известно никому из близких и знакомых. «Героизм хорош тогда, когда на его основе можно будет привлечь новых бойцов в ряды ДАИШ и популяризовать то, чем мы занимаемся», — этим она обосновала для себя свои опасения и сомнения. Все должно иметь смысл. Умереть просто так ей не хотелось. Лучше выждать удобный момент, когда ее героизм обретет этот самый смысл.

Умирать ей вообще не хотелось. Она предчувствовала, что ее бросят без погребения, обойдутся с ней так же, как отец обошелся с ее матерью. И это отчего-то пугало сильнее самой смерти. Джанант почувствовала, что все лицо мокрое от слез. Она утерлась краем простыни, осознавая, как вся ее железобетонность, которой она внутренне гордилась, впиталась в белоснежную простыню солеными слезами.

«У него и простыни чистые, едва ли не накрахмаленные, — со злостью подумала она о Макине. — Готовился меня принимать и уничтожить морально. Я ведь знала, знала, кто такой мой отец, и эта темная история с уговорами сирийских даишевцев перебраться в Пакистан. И бойцов из Ирака я уговаривала так же. А ведь отец так и не объяснил толком зачем. А если предположить, что это необходимо ЦРУ? Мы платим бойцам подъемные, большинство поедет туда с семьями. Что там? Устраивать теракты? Дестабилизировать ситуацию? Подзадорить талибов, которые в контрах с ДАИШ, ведь по сути ДАИШ хочет занять основную позицию среди истовых мусульман всех государств Ближнего Востока, Западной Азии, да и Северной Африки в конечном счете?»

При переброске бойцов в Пакистан и в Афганистан для пополнения рядов «Вилаята Хорасан» ставку делали на узбеков и таджиков, оттуда они будут совершать вылазки на родину для совершения терактов. Языковой барьер преодолевать не придется. С арабским у таджиков и узбеков не слишком-то задалось. Иракских и сирийских бойцов тоже поставляли в «Хорасан», но эти шли на руководящие посты, командирами групп. Все-таки ставку делали на арабский костяк, тренированный, опытный. Им и платили другие деньги.

Джанант все еще не оставила идею побега. И даже какое-то время обдумывала, не удастся ли сейчас сказаться больной, имитировать, скажем, сердечный приступ, благо она знает, как это выглядит. Макин вынужден будет либо вызвать врача, либо доставить ее в больницу самостоятельно. И тогда… «А что тогда? — одернула она сама себя. — Если он сюда меня довез и я ничего не смогла с ним сделать, что изменится сейчас? Он слишком настороже. Сказать врачам, что меня похитили и держат силой?»

Несколько минут Джанант посмаковала эту идею, но она не пришлась ей по душе. Он проезжал блокпосты, предъявляя уверенно документы. Их пропускали без лишних слов. Он и здесь предъявит такие же, и у врачей не возникнет вопросов.

Она пыталась найти варианты побега, скорее, автоматически, по инерции. Хотелось верить, что вдруг, неведомым образом все прекратится, и она очутится уж если не дома в Ираке, то хотя бы снова на базе у нелюдимого Абуссалама. Он вел себя неприветливо, с трудом выносил присутствие самой Джанант и ее телохранительниц. Девушка поняла, что он воспринимает женщин, как предмет домашнего обихода, необходимый, но который лучше держать про запас в кладовке. Фигура Захида, стоящая за спиной Джанант, удерживала его от применения грубой физической силы, но не от грубостей. Он говорил их, не задумываясь о последствиях. Джанант уже мечтала, когда вернется в Ирак, попросить отца наказать этого Абдуссалама, хотя бы материально. Но теперь надо было думать о собственной шкуре. Там, у Абдуссалама, к ним пристал добровольный помощник — Алим, оказавшийся родственником ее телохранительницы Джабиры. Человек суровый с виду, но покладистый и услужливый.

Как только начались все эти неприятности с бомбежками и беготней с места на место, Джанант уже тогда подумала, что следует быстро вернуться в Ирак, не дожидаясь худшего, но ее словно что-то удерживало, и это не были объективные причины. Просто апатия напала по отношению ко всему и, в особенности, к своему будущему. Сейчас, лежа на кровати в конспиративной квартире в Латакии, она начала ясно видеть, что будущего у нее нет и не было. Один и тот же замкнутый круг, в центр которого, рано или поздно, как в «яблочко» мишени, прилетела бы ракета, граната, пуля, и Джанант унесло бы с орбиты этого круга в черную бездну. И все больше приходила убежденность, что там, за пределами круга, ее не ждут райские сады.

Абдуссалам ее и сдал? Но он давний, проверенный боями и временем командир. Несомненно кто-нибудь из его группы. Там много всякого сброда.

А что если этот Алим? Он сопровождал их группу почти все время, навязавшись, чтобы пообщаться с родственницей. Что Джабира ему рассказывала? Она вообще девица недалекая, разве что драться и стрелять хорошо умеет или… умела. Они ведь остались в толпе беженок, не попытались ее выручить. Это и подтверждает, что она предала, а может, и другие тоже. Расспросить бы Джабиру с пристрастием, о чем она болтала со