Агнец - Светлана Скиба

Неожиданно из темноты вырывается крик, жуткий, потусторонний. Он поднимается к верхушкам деревьев и растворяется в ночном воздухе. Потом наступает тишина. Все вокруг безмолвствует.

Каждый звук, даже едва слышимый в тишине, становится пугающим. Хрупкие ветви ломаются слишком громко, наши шаги слишком тяжелы, малейший шорох вызывает во мне новый виток страха.

Устроившись под деревом с просторной развилкой и выпирающими из земли корнями, напоминающими дикобразов, мы обустраиваемся на ночь.

Сырая мгла облепила наши лица, как мокрое ледяное полотенце. Кругом жужжат комары, жаждущие нашей крови (как и все здесь). Мое тело сотрясает мелкая дрожь – от холода и от пережитого ужаса. Влад тоже подрагивает, безуспешно пытаясь отогнать насекомых. Они кусают нас, насыщая свои брюшки нашей кровью. Мы для них неотъемлемый элемент пропитания, они без нас не выживут. Мы – важное звено.

Дайте нам вашу кровь и вашу душу, и мы возблагодарим вас в своем потомстве.

Я не хочу больше думать о зуи, я очень устала. Свернувшись калачиком, я утыкаюсь в теплую шею Влада и засыпаю.

34

Вэту ночь мне приснилась мама, чего раньше не случалось. Обычно мне снился Глеб в разных вариациях: Глеб-паук, Глеб-тиран, Глеб-мучитель, мертвый Глеб, даже Глеб-соблазнитель. Иногда отец, иногда коллеги по работе, или незнакомые люди, или персонажи из фильмов и книг. Чаще всего они оказывались со мной в местах, каким-либо образом связанных с моими воспоминаниями. По какому принципу отбирались герои моих снов, я не понимаю, скорее всего, что-то на подсознательном уровне или просто рандомно. Как, например, сон про соседку со второго этажа, с которой я постоянно встречаюсь в лифте и всегда задаюсь вопросом: «Зачем молодой женщине, живущей на втором этаже, нужен лифт?»

Как-то раз мне приснилась главная бухгалтерша с моей работы. Мы почему-то катались с ней на колесе обозрения. Это был забавный сон: кабина трясется, раскачивается от сильных порывов ветра, а Инна Николаевна вопит, что во всем виноват наш отдел и никто из нас не получит премии и тринадцатой зарплаты. Ну кроме нее, разумеется. За толстыми стеклами очков глаза Инны Николаевны вращаются, как у персонажей мультфильмов, на головы которых упало что-то тяжелое. Когда наша кабинка достигла наивысшей точки колеса обозрения, Инна Николаевна резко распахнула стеклянную дверь кабинки и, продолжая что-то кричать о зарплате, сиганула вниз.

После этого сна я несколько дней косилась на главную бухгалтершу, проверяя, все ли у нее хорошо с глазами.

Еще мне снился наш директор, Игнат Анатольевич. Мы бродили с ним по коридорам нашего офиса и о чем-то спорили. На поводке он вел за собой трех огромных жирнющих крыс. «Они везде, – заговорщицки шептал он. – Этих троих я успел выследить, остальные пока прячутся. Их так просто не вычислить, они умеют хорошо маскироваться, но ничего, ничего, от меня не скроешься».

В какой-то то степени этот сон отражал действительность. Игнат Анатольевич повсюду видел заговоры и прикладывал немалые усилия, чтобы разоблачить их. Из-за этой его паранойи (долбанутости, как говорил весь наш отдел) многие люди были незаслуженно уволены.

Сегодня мне приснилась мама.

Вот я отчаянно гребу в океане, мои силы на исходе, я почти задыхаюсь, глотая воду, я уже выбилась из сил. Волны все выше и выше. Надвигается буря. Мне страшно. А она подошла ко мне по воде, прямо как Иисус, и накрыла мягким одеялом. Она всегда накрывала меня одеялом, когда я была маленькой. Я раскрывалась, а она накрывала, я капризничала, а она пила валерьянку.

Больше всего я любила капризничать и болеть: тогда внимания от мамы было с лихвой. Чтобы заболеть, я специально стояла босыми ногами на холодной плитке в нашей котельной и с остервенением грызла сосульки, мечтая о долгожданной ангине. Иногда я это делала просто так, потому что мне нравился их хруст. И приучила к этому Лелю, которая тоже заболевала ангиной. Тогда тетя Маша (Лелина мама) звонила моей маме и разливалась гневной тирадой, обзывая меня плохой компанией. Моя мама в ответ называла ее скандалисткой и грозила, что ноги моей у них дома не будет. Наши семьи периодически враждовали, почти как Монтекки и Капулетти, и мы с Лелей, подобно Ромео и Джульетте, были вынуждены тайно встречаться, чтобы поиграть с куклами или обменяться последними школьными сплетнями. Ограниченная запретами дружба становилась только крепче: как известно, запретный плод сладок. Мы не понимали, почему наши родители такие глупые, ведь им немало лет, пора уже и поумнеть.

Проходило немного времени, и моя мама, смирившись с нашей непоколебимой дружбой, приглашала Лелю в гости, а тетя Маша звала меня на чай с пирожными. Она работала в кондитерской и частенько приносила домой сласти. Больше всего мне нравились корзиночки с ягодами и шоколадная картошка.

В сегодняшнем сне мама была необычайно нежной, словно это была и не она вовсе. Я совсем не помню, чтобы она меня обнимала, целовала перед сном, гладила по волосам. Возможно, она бы и хотела это сделать, да только не была приучена к таким проявлениям нежности. Для нее любовь и забота заключались в необходимости накормить меня, и неважно, хочу я доедать этот суп или нет. Тарелка должна быть пустой. Это правило распространялось на всех членов семьи. Несмотря на то что мама никогда не указывала отцу, что делать, а что нет, это правило касалось и его. Оно было непреложным, в нем заключался своего рода метафорический уклад нашей семьи.

В этом понятии у моих родителей не было разногласий. Генетическая память о голодных временах проявлялась во всем: в еде, одежде, отдыхе. С упрямой настойчивостью мои родители каждый месяц откладывали и без того скромные сбережения на «черный день». Они всю жизнь ущемляли себя во всем, и себя, и меня. Поехать на море? Это глупая идея, для мажоров и транжир. Какое расточительство, почти декадентство!

Как можно спустить столько денег за неделю, когда лучше купить двадцать килограммов картофеля, свеклы и моркови? А еще накрутить с десяток трехлитровых банок с солеными огурцами и помидорами.

В результате картошка обрастала усами, морковь сгнивала, банки взрывались. Много банок так и оставались стоять на полках погреба нетронутые. Спустя десять лет. Мне кажется, их уже нельзя употреблять в пищу.

Даже сейчас, когда я сообщила родителям о поездке, первое, о чем они меня спросили, – сколько это все стоит?

А уж потом, ахнув от