Писец войска - Олег Мамин

От этих слов «поплывший» встрепенулся, уставился на меня примерно так же, как только что на Анкетсат, только к счастью, слюну не пускает.

— Боги шепнули мне, что господин Мерикара станет номархом, а его место займёт ведомый Вепваветом. Только это пока что тайна. Не хочешь увидеть, как он искусен в исцеление заблудившихся в мире снов?

— Не откажусь, — великая певица Сатис осмотрела моего спутника оценивающе, а тот выпятил грудь колесом. Так-то он видный мужчина, на его фоне даже довольно рослая Анкетсат смотрится нормально.

Мне её присутствие пригодится — раз этот болван на неё запал, надеюсь, будет стараться показать себя с лучшей стороны под её наблюдением.

Нас проводили в комнату для инкубации сновидений, где уже лежал Шедира. Не один, ещё несколько связанных спящих уложены штабелями на полу, а двое жрецов «камлали» над ними.

Стало тесновато, ведь с нами пришли ещё и семь храбрецов с серыми пятнами на висках. Им тоже положено обучение. Я не собираюсь лично бегать по всей Нубии и пробуждать страдальцев, в основном потому, что мне не нравится то, что все серьёзные ритуалы исцеления начинаются с объявления себя и пациента богами. Это даже для обычного египтянина некомфортно, насколько я понимаю. Этакая жреческая привилегия, ставшая таинством с доступом только для посвящённых.

А для меня и вовсе неприемлемо. С тех пор, как я гонял крокодилов, пользуясь такой схемой у меня в голове звенят строки из Евангелия от Матфея:

«Уверовавших же будут сопровождать сии знамения: именем Моим будут изгонять бесов; будут говорить новыми языками; будут брать змей; и если что смертоносное выпьют, не повредит им; возложат руки на больных, и они будут здоровы». (авт.: Евангелие от Марка 16:17–18)

Именем! А снисхождение божества в тело и вовсе подпадает под строчку «изгонять бесов». Однако, тогда метод сработал, но меня это не радует. Наоборот, я чувствую себя отступником. Ежедневно прошу в молитвах простить меня за этот грех. А каков смысл в покаянии, если ты продолжаешь грешить? Это лишь подчёркивает неискренность раскаяния, то есть сводит на нет его пользу.

Не хочу усугублять этот грех, пусть меченые стараются, для них это естественно. Я подозреваю, что именно ради этого они и получили свои отметины. Осталось провести для них краткий практический курс по пробуждению околдованных. Это я возьму на себя. Вот прямо сейчас.

Анхесенамон растерялся. Стоит какой-то потерянный.

Я взял его за руку и вывел из помещения для сна.

— Сначала объяви себя Упуаутом. Почувствуй снисхождение божественного ах в твоё тело, словно в изваяние. Почувствуй, как Вепвавет делится с тобой своим ка.

— У меня не получится, — растерялся военный. От жреческих дел он всегда был очень далёк.

— А это что? — я постучал его по серому виску. Пришлось тянуться. — Закрой глаза. Потри это место и почувствуй как ка растекается от него по всему телу. Прямо сейчас, — уточнил я.

Я рассчитывал на то, что древние, живущие не в таком плотном потоке информации, как люди будущего, более склонны к религиозной истерии. Нужно лишь поджечь запал, и всё остальное случится само собой.

Получилось.

Я наблюдал как неуверенность сходит с лица воина, как он превращается в жреца. Кажется даже, что я, стоящий рядом, чувствую изменение в его личности, будто и в самом деле аху Вепвавета входит в него. В нём прибавилось величественности.

— Что дальше? — теперь уже сам Анхесенамон проявил инициативу, свидетельствуя об успехе моего трюка.

— Потом зачитаешь части гимна, восхваляющие Упуаута, особенно части, где он объявляется проводником…

— Я его не помню, — настроение начинающего жреца резко упало. Нервничает.

— Не обязательно дословно. Если он будет в тебе, лучшие слова придут сами.

Вроде сработало. Я убедился, что уверенность вернулась к «ученику» и продолжил:

— Закончишь так: « Ба того, на чью грудь я возложу руки, разорвёт все путы, найдёт путь в тело (хат)».

«Ученик» заулыбался потому, что я наконец-то озвучил вполне конкретные слова, а всё, что я сказал до этого противоречило распространённому убеждению, что важна формула. Нельзя говорить что-то произвольное. Не только точность слов очень важна, но и интонации, мелодия речи, тембр голоса. А я говорил о каком-то вдохновении, что «сердце подскажет», если впустить в себя аху божества.

Возможно именно поэтому на практике всё оказалось не так гладко, процесс пошёл не по плану.

Как и в Куше оказалось, что это не просто болезнь, нужно личное вмешательство, присутствие внутри чужого сна.

Неожиданность случилась в момент касания груди Шедира. Анхесенамон застыл, будто заснул с открытыми глазами. Я уже подумал, что лекарь сам заболел, но нет. Его ступор продолжался очень недолго, всего пару минут.

А потом оба открыли глаза разом. Шедира с удивлением завопил:

— Почему я связан?

Но его вопль проигнорировали. Внимание было приковано к целителю.

— Опять как в Куше. Паутина, коконы… Заодно ещё двоих освободил и тут же проснулся. Почему так? — спросил он у меня.

— Не знаю, — а что ещё я мог ответить? Только правду. — Расскажи остальным меченным, что ты делал. Пусть они пробуют под твоим наблюдением.

— А ты не хочешь поучаствовать?

Вообще, честный ответ был бы: «Не хочу», — но я же не могу так сказать?

— Отойдём в сторонку, господин командующий? — сказал я Анхесенамону.

Он приосанился, грудь выпятил и пошёл за мной с важным видом, косясь на улыбающуюся Анкетсат.

— Сейчас ты старший, — сказал я ему. — Прикажи мне начинать обсуждать с Аханакой новое освящение храма Анукет.

— Наших стараний недостаточно. Нужно отправить гонца в крепость. Господин Мерикара пришлёт подмогу…

— Собекхотеп под личной брата находится там. И половина войск в крепости — ополчение, его подчинённые. Единственное, что можно сделать сейчас — это предупредить, что номарх, может быть, ненастоящий. Мы этого не знаем. Нам надо попасть в дом Собекхотепа и найти тело. Хорошо бы живым.

Глаза Анкесенамона блеснули нездоровым блеском. Он, кажется, проникся озвученной мной идеей становления командующим гарнизона, а для такой рокировки как раз нежелательно, чтобы Хнумхотеп был жив.

— Возьмём людей в двух храмах. Они помогут. Тут немало воинов.

— Чёрной расы, — недовольно сморщился воин.

— Оставшихся верными, — парировал я.

Он помолчал немного и наконец решился. Приосанился и сказал громко, чтобы