Водяной - Константин Паули

Закрыв люк, я решил, что с подземельями разберусь позже.

Несмотря на окружающую разруху, настроение у меня было на удивление оптимистичное, даже весёлое. Есть в этом какая-то высшая справедливость: чтобы очистить свой мир, не нужно проводить сложные ритуалы и чертить пентаграммы кровью девственниц. Всё гораздо проще. Основные инструменты очистки Вселенной — это лопата, веник, чистящие средства и губка. Величайшая магия преображения заключается в новых обоях и сияющих белизной выключателях.

Насвистывая под нос незатейливую мелодию «Я водяной, я водяной, поговорил бы кто со мной», я запер дом на ключ, который скорее изображал замок, чем являлся им. После чего направился в центр цивилизации — местный сельмаг.

Сельмаг оказался классическим представителем своего вида: смесь запахов хлеба, дешёвой колбасы и стирального порошка. За прилавком сидела женщина неопределенного возраста с хитрым лицом мисс Марпл.

Я методично собрал боевой комплект: порошок для ручной стирки, резиновые перчатки, несколько бутылок самой ядрёной бытовой химии, белую водоэмульсионную краску, широкую кисточку, мешок цементной смеси и гигантскую упаковку мусорных мешков (самых прочных, на двести литров). Продавщица посмотрела на мой набор, потом на меня, на мои дреды и, кажется, пришла к какому-то своему, единственно верному выводу. Наверное, решила, что я очередной сбежавший от городской суеты дауншифтер, решивший заняться эко-ремонтом. Она даже не удостоила меня вопросом.

Молча пробила чек.

Вернувшись, я немедленно приступил к делу. Натянул перчатки. Первым делом нужно было провести археологические раскопки и отделить культурный слой от мусора. На это ушло несколько часов. Я методично обходил дом, собирая всё, что не было прибито к полу, и сваливая это на стол и стулья, которые превратились в сортировочные центры.

Весь этот хлам я разделил на три категории.

Первая — «Память». Личные вещи покойного, которые не имели материальной ценности, но были эхом его жизни. Старые, выцветшие фотографии в картонной коробке. Мужчина в военной форме с автоматом с суровой серьёзностью. Вот он же, но моложе, с друзьями на шашлыках. Вот маленький мальчик на трёхколесном велосипеде. Личный дневник в потрёпанной обложке, который я сознательно не стал открывать. Умерший имеет право на свои тайны. Севший мобильник-раскладушка из начала двухтысячных. Несколько компьютерных дисков с какими-то играми. И даже видеокассета с корявой надписью «Дембель». Я аккуратно протёр все это от пыли, сложил в здоровенный деревянный ящик, найденный в чулане, и отставил в сторону. Это история, а историю нужно уважать, хранить и ограничивать её силу.

Вторая категория — «Ценности/Трофеи». Вещи, которые ещё могли послужить мне. На удивление, их оказалось немного. Невысокие неубиваемые резиновые сапоги и рабочий брезентовый комбинезон. Свитер в пластиковой магазинной упаковке, что точно спасло его от вездесущей плесени. Набор старых, но крепких советских инструментов. Пара чугунных сковородок, которые после хорошей чистки переживут и меня, и этот дом. Три крепких дубовых стула, которые требовали (но не немедленно) лишь новой обивки. Все остальное было безнадёжно.

И, наконец, третья, самая многочисленная категория — «Тлен». Всё остальное. Сюда отправилась почти вся одежда, слежавшаяся в шкафах и пахнущая нафталином и сыростью. Большая часть старой, замызганной посуды со сколами и трещинами. Почти половина разваливающаяся мебель. Всё истлевшее постельное белье. Какие-то непонятные коробки с хламом. Неработающие (а таких было большинство) электроприборы. Огромные пачки старых журналов, газет и разгаданных кроссвордов.

Я упаковывал этот хлам в чёрные пластиковые мешки. Один за другим. Мешки пухли, становились тяжёлыми. Я таскал их к большому мусорному баку у дороги. Ходка за ходкой. Бак, до этого сиротливо пустой, быстро наполнился доверху, а потом рядом с ним выросла гора. Я вынес из дома десятилетия застоя, килограммы забвения и тонны бессмысленно накопленного барахла.

Когда последний мешок был вынесен, дом вздохнул. Буквально. Воздух в нём стал другим, разреженным и чистым. Пыли стало меньше, а света больше.

Уже темнело. Я щёлкнул выключателем. Под потолком вспыхнула одинокая тусклая лампочка, залив голые стены жёлтым, больничным светом. Голые, потому что следующим этапом была зачистка. Я подцепил ножом край старых, выцветших обоев в цветочек и потянул. Они отходили легко, пластами, обнажая серую штукатурку. Я сдирал их со стен с каким-то остервенелым наслаждением, сворачивал в рулоны и тоже выкидывал. Десятки больших и прочных мусорных пакетов отправились вслед за своими предшественниками.

Стоя посреди пустой, гулкой комнаты с голыми стенами, я думал о том, как же всё-таки просто очистить свою жизнь. Для этого не нужны сложные ритуалы, жертвы и заклинания на мёртвой латыни. Нужен лишь один, самый главный ритуал — наведение чистоты и порядка.

Хочешь обновить жизнь — обнови, тебе двоедушник для этого не нужен. Этому ведь учили с детства. Советский Мойдодыр, этот суровый, но справедливый дух чистоты, вбивал в головы основы основ: «Надо, надо умываться по утрам и вечерам!». Но люди выросли и отвернулись от Мойдодыра. Они променяли его на Тома и Джерри, которые несли в себе совсем другую философию — развлечение через разрушение. Весёлый хаос, где можно крушить, ломать, взрывать, и за это ничего не будет. И вот результат — дома, заваленные хламом, и жизни, похожие на эти дома.

Что ж, у Вадима Купалова всё будет иначе. Он начнёт с чистого листа. Лист для этого надо очистить.

Я взял свою спортивную сумку, единственное, что связывало меня с прошлой, столетней жизнью Спиридона Ильича в Лобне. Деньги, аккуратно сложенные в пачки, соседствовали с кое-какими мелочами и мешочком с древним руническим волчком.

Я извлёк оттуда папку с документами Вадима Купалова (мой пропуск в двадцать первый век) и убрал её в ящик стола. Новую жизнь следует начинать с порядка в документах.

И сепарации их от прошлого.

За домом начинался огород, а точнее то, что им когда-то было. Теперь это были настоящие джунгли. Сорняки, преимущественно крапива и репейник, вымахали в человеческий рост, создавая плотную, колючую стену. В Колдухине, как я уже успел заметить, таких заброшенных участков было больше половины. Мёртвые сады при мёртвых домах. Я, недолго думая, продрался сквозь эти заросли, ощущая, как крапива с каким-то мстительным удовольствием жалит сквозь штаны.

За сорняками открывался вид, ради которого стоило терпеть и не такое. Озеро. Огромное, чёрное, абсолютно неподвижное, словно заполнено не водой, а ртутью, оно было как обсидиановое стекло, в котором отражались первые, бледные звёзды. Красиво до дрожи. Идеально. Вдоль кромки воды, нарушая эту симметрию, пронеслась четвёрка диких уток, оставив за собой лишь едва заметную рябь. Моя стихия. Моё место.

Осмотрев это дело, я вернулся в дом, взял ту самую спортивную сумку, с которой