Много смертей Гарри Поттера - ShayneT

— Тогда научи меня, — потребовала Гермиона. — И Невилла.

Гарри уставился на нее, внезапно осознав, что все это время они танцевали, а он даже не заметил. Слова Гермионы имели определенный смысл, их открытые разумы создавали слепое пятно в его защите. С этой проблемой Гарри справлялся, ограничивая информацию, которой с ними делился.

Исходя из того, что Гарри доверял им, то если бы они освоили окклюменцию в совершенстве, тогда он смог бы поделиться с ними своими тайнами. Также окклюменция повысила бы их сопротивляемость Империо, пусть и не сделала бы полностью неуязвимыми.

Гарри всегда боялся того, что кто-то заимперит их, дабы напасть на него. В их присутствии бдительность его становилась слабее, чем с другими людьми, пускай он никогда и ни с кем не терял настороженности до конца.

Вопрос заключался в том, хотел ли он на самом деле поделиться с ними своими секретами? Знание того, через что он прошел, необратимо изменило бы их мнение о нем. Мысль о том, что Гермиона будет смотреть на него с жалостью, заранее причиняла ему боль.

Хуже того, подобное могло изменить ее. Все время Гарри в школе Гермиона являлась его компасом нормальности. Он сбивался с пути, на котором пытался остаться хорошим человеком, и каждый раз Гермиона оказывалась рядом, напоминая ему, что если Гарри выживет, то будет жизнь и после Волдеморта.

Возможно, ему следовало найти золотую середину. Им не помешает изучить окклюменцию, а он поделится немного своими тайнами, в тех же пределах, в которых сообщил Дамблдору и остальным. Демонстрация доверия с его стороны и случившееся поможет им действовать более стратегически, возникни в том нужда.

— Я научу тебя, — в итоге всё-таки ответил Гарри. — И расскажу. Просто постарайся не думать об этом слишком сильно.

Гермиона уставилась на него на мгновение.

— Просишь меня не думать? Сколько мы с тобой знакомы?

Ему следовало бы взяться за обучение Гермионы окклюменции, хотя, с учетом того, что Волдеморт и так знал очень многое, Гарри не сказал бы наверняка, насколько важна теперь его тайна. Ему совершенно не хотелось, чтобы ее раскрыли Снейп или Дамблдор, по крайней мере, без особой нужды в том.

По правде говоря, пускай у него и имелся обоснованный страх перед невыразимцами, Гарри следовало признать: в равной степени он боялся того, что дорогие ему люди будут смотреть на него так, словно он отличался от них еще сильнее, чем сейчас.

Гарри пережил такое, чего не испытывали другие, которые не смогли бы на самом деле понять, через что он прошел. Они бы попытались проявить участие, но в конечном итоге все чувства свелись бы к жалости.

С этой проблемой Гарри справлялся по большей части просто не думая о ней. Не имело смысла беспокоиться о том, чего он не мог изменить. Всего этого он пытался сосредоточиться на том, что было ему по силам. Как подозревал Гарри, отчасти поэтому Дамблдор и Снейп не узнали об его самых темных тайнах в первый же день, так как он избегал мыслей на проблемные темы. Им бы пришлось преднамеренно зарываться глубже, и у одиннадцатилетних редко бывало что-то, стоящее подобных взглядов дальше поверхности.

— Подумай о чем-нибудь другом, — предложил Гарри. Он развернул Гермиону и добавил: — Это же твоя ночь, не так ли? Мы танцуем. Наслаждайся моментом.

Она некоторое время пристально разглядывала его, ноги ее двигались автоматически, тогда как сама Гермиона явно переваривала сказанное. Наконец она кивнула.

Улыбнулась, чуть менее ярко, чем в тот момент, когда он впервые увидел ее этим вечером.

— Тебе не помешало бы воспользоваться собственным советом, — заметила она.

Гарри внезапно осознал, что они прижимаются друг к другу, причем мучительно близко. Щеки его разогрелись, и он обнаружил, что слегка раздражен самодовольным видом Гермионы.

— Конечно, я прослежу, чтобы ты сдержал обещание, — добавила Гермиона, шепча ему в ухо.

Гарри подозревал, что пожалеет о своих прошлых словах, но выбора у него не оставалось. Отношения, неважно, дружба или что-то большее, напоминали азартные игры, и ставки сейчас казались ему как никогда высокими.

Гарри оставалось лишь надеяться, что они смогут остаться после всего этого друзьями.

* * *

Гермиона вытащила из Большого зала раскрасневшегося Гарри. Как только они преодолели неловкость, продолжавшуюся пару танцев, так сразу оба раскрепостились. Танцевать с Гермионой оказалось на удивление весело.

Танцевали они намного дольше, чем с Флёр, оба вспотели и зарумянились.

Сириусу уже следовало бы появиться, разыскивая его, но события, очевидно, изменились, и Гарри подозревал, что наконец-то в его распоряжении оказался весь вечер.

Воздух на чрезмерно разогретой коже ощущался так же приятно, как в воспоминаниях, фактически, даже лучше. Намного комфортнее с Гермионой, чем с Флёр. Делакур — идеальная женщина, старше его, загадочная и недостижимая.

Гермиона, с другой стороны, являлась знакомой, словно хорошо разношенная пара обуви. За годы они адаптировались и, похоже, приладились друг к другу.

Гермиона указала в сторону розария.

— Над ним хорошо поработали.

Мерцающие огоньки и правда придавали ему на редкость волшебный вид, такой, что Гарри даже разрешил себе восхититься зрелищем. Он подозревал, что одной из причин, почему ему нравилось находиться рядом с Гермионой и Невиллом, являлось то, что они до сих пор познавали нечто новое, причем так, как не мог себе позволить сам Гарри.

Он жил опосредованно через них, и вид того, как мерцающие огоньки отражались в глазах Гермионы, одарил его ощущением восхищения.

Отправиться в розарий казалось самым естественным делом, и только на полпути туда на Гарри внезапно нахлынуло ощущение дежавю. Он запнулся. Гарри наслаждался тем, что почти случилось там с Флёр, но поцелуй с Гермионой вообще не входил в его планы.

Просто просьба о свидании в прошлой жизни сделала все неловким, к чему же тогда привел бы настоящий поцелуй?

Гермиона бросила взгляд в его сторону и заметила:

— Мы просто пройдемся. Не волнуйся.

Один взгляд, и она поняла, что его беспокоило. Как Гарри мог не осознавать, насколько Гермиона наблюдательна?

Что еще она знала?

Гарри возненавидел ту часть себя, что задала данный вопрос. Он восхищался Гермионой, но внутри него всегда присутствовала та часть, что подвергала все сомнению. То, что он смог