Странница - Илья Георгиевич Шаблинский

какую-то ясность. Какую ясность? А если она откажется? И что его вообще побуждало тянуться со странной надеждой к религии и к таинствам, хотя, в сущности, в душе он вовсе не переживал прилива неофитской веры? Скептичный разум легко громоздил ухмылистые «против», благодушно посмеиваясь над унылыми «за».

Например, Корней мог с некоторой грустью признать, что за четыре с лишним года безмятежных общений с женой ему не удалось обнаружить общих интересов сколь-нибудь интеллектуального свойства. Не говоря уж о чем-то духовном. Инга, между прочим, почти ничего не читала. Даже бульварный детектив успешно погружал ее в сон.

Еще он неожиданно вспомнил, что она легко и с удовольствием может выпить грамм двести — триста коньяка или виски, не обнаруживая явных признаков опьянения. Но, перейдя заветную, непредсказуемую грань, становится слегка опасной — в том смысле, что начинает много смеяться и принимает развязный тон. Подвыпив, она легко и весело говорила непристойности, могла некстати затеять любовную игру. Вполне возможно, в захмелевшей Инге проявлялся некий недостаток воспитания, некая изначальная природная непосредственность. Но нельзя сказать, что Корнею это доставляло серьезное беспокойство. Вопреки всем очевидным разницам — в интересах, образовании, воспитании, — ему было с женой хорошо. Всемирная история браков пополнилась еще одним вариантом вопиющего господства телесного над душевным. Хотя, может быть, первое прокладывало путь второму. Вряд ли такая гармония была бы возможна, если бы не готовность Инги мягко подстраиваться и окутывать заботой. В основном она была вкрадчиво-покладиста.

24

Он бы еще обдумал свое положение, но Инга настойчиво льнула к нему, выказывая признаки возбуждения. Сбивала с мысли. Правда, переход к более активным действиям был противопоказан по моральным соображениям. Уж слишком часто Майя покидала свою комнату, шаркая тапочками в холле и хлопая дверцей холодильника. Дважды заглядывала к ним в комнату — то в поисках любимого нежно-розового халата, то в надежде обнаружить маникюрные ножницы.

Инга в конце концов своего не упустила. Пусть и без особых прелюдий. Обычной дополнительной наградой ей и Корнею было легкое одновременное засыпание.

Пробуждение вышло резким, пугающим. Сначала в сон Корнею проник глухой стук. Он открыл глаза. На пороге комнаты стояла Майя в пижаме. Она молчала и как-то странно тянула носом, но через мгновение он понял, что она почти беззвучно рыдает. Рядом пружинисто поднялась Инга. Одним движением накинула халат и, ухватив за плечи Майю, повлекла ее из комнаты. Громким шепотом бросила на ходу:

— Лежи, не вставай!

Корней хотел возразить. Перед тем как крепко прикрыть дверь, Инга еще раз обернулась и сказала мягко, но внушительно:

— Я сама! Тебе не нужно!

Некоторое время он ждал, бродил по комнате, присаживался на постель, снова вставал, прислушивался. Слышны был в основном плач Майи и неразборчивое шелестение Инги. Они гремели чем-то в ванной, шумела вода. Потом, похоже, переместились в Майину комнату, и снова успокаивающе бормотала Инга.

Можно было решиться вторгнуться, поинтересоваться причиной. Но его удерживал какой-то глубинный дремучий запрет. Было около шести утра.

Он побродил еще от окна к двери, лег, задремал и открыл глаза, когда рядом уже была Инга.

— Что случилось-то? — сипло спросил он.

Инга вздохнула.

— Есть некоторые проблемы с месячными, — сказала она после паузы, — и тут еще сон ей дурной приснился… Ну, бывает… У девочек-подростков бывает…

Корней повернулся на правый бок, лицом к ней.

— Ты же вроде говорила, что у нее в этом плане все нормально… В феврале вроде началось, да? Ты ей все объяснила…

— Ну да, да, — Инга покивала, глядя блестящими глазами в потолок, облизнула губы, — но бывают же сбои… Всякое бывает.

Голос ее звучал ровно. Но Корнею показалось, что в ее лице, в уголках губ, глаз, в переносье затаилась тень подавленной горести. Несколько минут он молчал. Видно было, что Инга не сможет уснуть, что она тяготится пережитым волнением. Корней решил, что назрел момент для скромной порции откровенности:

— Кстати. Давно хотел тебя спросить. А вот твой бывший… ну, Арсен, он — настоящий отец Майи? Или у тебя был кто-то до него?

После короткого раздумья Инга произнесла:

— А что значит настоящий? Настоящий, я думаю, тот, кто растит ребенка. Уразов все-таки как-никак исполнял эту функцию восемь лет…

После этой фразы она несколько секунд молчала, будто побуждая к некоей арифметической рефлексии и близкому выводу. Потом добавила:

— А того, кого… кого ты имеешь в виду, не хватило и на год… Мы жили тогда в Хороге. Очень бедно жили. Я была совсем юная. Ну, глупая…

— Где, говоришь, жили?

— Хорог — это городок такой маленький, в горах, на границе. Есть такая область в Таджикистане — Бадахшан. У отца там был большой хороший дом. С садом. Потом продали его…

— Ты же говоришь — бедно жили?

— Ну, после смерти отца очень бедно. Но дом-то оставался.

— А… Извини, а сколько тебе лет было, когда отец умер?

В лице Инги что-то неуловимо изменилось. Будто каменной тяжестью налился неподвижный взгляд. Но она ответила с ледяной невозмутимостью:

— Четыре года. Я тебе говорила.

Муж поспешил вернуться, соскользнуть на главную тему:

— Хорошо, а почему ты рассталась с тем мужчиной?

— Он просто уехал. Уехал, и все. Тогда многие уезжали.

— Когда тогда?

— В начале девяностых. Уехали почти все русские. Война началась.

— А он был русский?

— Да. В Хороге их мало было, но были.

— Он был военный? Офицер?

— Почему ты так решил? — Инга посмотрела с полуулыбкой. — Он был художник.

— Художник?!

— Да… Он уехал, когда Майе было полтора года или чуть больше. А через полгода уехали и мы. Продали дом… Хорошо, удачно продали. За доллары. Отца все там помнили… А потом такое началось…

— А где он сейчас, отец Майи?

— Понятия не имею. Я не видела его с тех пор… Мы вчетвером переехали сперва в Уфу. Там я познакомилась с Арсеном… Медучилище закончила. Потом уехали в Москву. Купили эту квартиру… Вот так.

Корней закинул руки за голову, состроил потолку сочувственную мину.

— Как много нового. Как-то раньше я об этих деталях не знал.

— Так ты не спрашивал… Ну, а с другой стороны, мне не очень-то приятно об этом вспоминать. Ну, ты знал про Арсена — и ладно.

После короткой паузы она сказала негромко:

— Я понимаю… Я знаю, что тебя гнетет. Может, я сейчас не найду слов, но… У нас будет ребенок. Я в этом совершенно уверена. Ты должен мне верить.

— А почему у вас с Арсеном не было детей?

— Почему? Я не хотела. Да и он тоже. У него и так