Мифы Грюндхайма - Денис Нивакшонов

Он рухнул на землю у бетонного основания трансформаторной будки, судорожно хватая ртом воздух. Лёгкие горели, в висках стучало. Жёлтый, неестественно яркий свет одинокого фонаря заливал небольшой пятачок вокруг, отбрасывая длинные, уродливо вытянутые тени. Здесь, в этом круге света, мир казался почти нормальным.

Ефим обхватил колени руками, стараясь унять дрожь. Он зажмурился, пытаясь вытеснить из памяти образ того слепого каменного лица и тот всепроникающий свист. Он концентрировался на реальном: холод бетона под ладонью, запах машинного масла и тепло раскалённого металла, исходящие от будки. Тёплое, живое дыхание Альмы у ноги.

Собака устроилась рядом, положила голову ему на колени и тихо вздохнула. Казалось, здесь, под искусственным солнцем, её страх тоже отступил. Она просто устала.

— Всё хорошо, девочка, — прошептал Ефим, и его собственный голос, хриплый и сиплый, прозвучал невероятно громко в звенящей тишине. — Всё хорошо. Сейчас переведём дух и… домой.

Слово «домой» прозвучало как заклинание. Он повторял его про себя, пытаясь вызвать в воображении знакомые очертания: печь, кровать, стол с керосиновой лампой. Но образы были туманными, расплывчатыми, будто подёрнутыми той самой степной дымкой. Вместо них навязчиво всплывало пустое лицо идола.

Он открыл глаза и уставился на дорогу, уходящую во тьму. Оттуда, откуда он прибежал. Там ничего не было. Ни свиста, ни движущихся теней. Только непроглядная, густая чернота. Казалось, будто этот жёлтый круг света — это весь мир, а за его пределами простирается абсолютное ничто, вакуум, в котором стёрто всё, включая пространство и время.

Ефим почувствовал приступ тошноты. Он отвёл взгляд, пытаясь зацепиться за что-то простое, осязаемое. Его глаза упали на стену трансформаторной будки. Кто-то из местных ребятишек вывел там углём кривую надпись: «Здесь был Витя». Рядом кто-то другим, более аккуратным почерком, вывел: «ХУЛИГАНЫ».

Обычные надписи. Знак людей. Знак порядка. Ефим уставился на них, как на священные тексты, пытаясь впитать их банальность, их простой человеческий смысл. «Витя». Имя. Конкретное имя. У Вити есть родители, он, наверное, учится в школе, хулиганит. У него есть прошлое и, предположительно, будущее.

А что есть у него, Ефима Рыбникова?

Он попытался мысленно перечислить. Родители… умерли. Давно. Он с трудом мог вспомнить их лица. Жена… ушла. Сын… отдалился. Работа… однообразная. Дом… пустой.

Пустота. Внутри и снаружи.

Свист вернулся.

Не снаружи, а внутри головы. Тонкий, высокий, неумолимый. Он не был громким, но он перекрывал всё. Он был похож на звук, с которым сыплется песок в глубокой, пещере. Звук забвения.

Ефим заткнул уши пальцами. Бесполезно. Звук шёл изнутри. Он выскабливал его память, выгрызал её, как ветер выгрызает мягкую породу из скалы, оставляя лишь причудливые и бессмысленные формы.

— Нет, — простонал он. — Отстаньте.

Альма подняла голову и посмотрела на хозяина с тревогой. Она не слышала свиста. Она слышала только его страдание.

Ефим вскочил на ноги, делая над собой невероятное усилие. Он должен идти. Он не может оставаться здесь. Этот жёлтый свет — не спасение. Это ловушка. Он освещает его, делая мишенью для того, что скрывается в темноте. Нет, не так. Темнота — это и есть Оно.

Ефим посмотрел в сторону, где должен был быть посёлок. Ничего. Ни одного огонька. Как будто растворился, испарился, был стёрт с лица земли тем самым безразличным дыханием, что сейчас выдувало из него душу.

И тогда он увидел. Не в темноте. В круге света.

Прямо на краю, где жёлтый свет фонаря боролся с наступающей тьмой, лежал небольшой предмет. Обычный с первого взгляда камень. Но его форма была слишком правильной, слишком округлой. Ефим, сам не зная зачем, сделал несколько шагов и наклонился.

Это был не просто камень. Это был обломок. Часть чего-то большего. На его поверхности угадывались остатки резьбы — какие-то завитки, линии, возможно, часть узора. И посередине — фрагмент того, что когда-то было глазом. Всего один каменный глаз, смотрящий в ночное небо с немым укором. Второй половины лица не было, она была отбита.

Артефакт.

Слово снова пришло само, или из учебников, или степей. Обломок древней каменной бабы. Та самая печать небытия, что несёт на себе отсвет Детей Бескрайности.

Ефим застыл, разрываясь между жутким восхищением и животным страхом. Он не должен был его трогать. Он знал это на уровне инстинкта. Но его рука, будто сама по себе, потянулась к нему.

В этот момент Альма зарычала. Низко, зло, полной грудью. Не на камень. Она смотрела в темноту, за пределы света, ощетинившись и поджав хвост. Её рык был полон такой первобытной ненависти и ужаса, что Ефим дёрнулся и отпрянул от обломка.

Он посмотрел туда, куда смотрела собака.

На самом краю света, где тьма была гуще чёрной краски, воздух колыхался. Он дрожал и переливался, как марево над раскалённым железнодорожным полотном. И в этой дрожи на секунду проступили очертания. Высокий, невероятно худой силуэт, который мог быть и человеком, и шестом, и просто игрой света. Он не приближался. Он просто был. Наблюдал с самого горизонта, оставаясь на своём месте, но в то же время находясь здесь, в нескольких десятках шагов.

Он отступил к будке, спина больно ударилась о бетон. Силуэт не двигался. Он просто висел в темноте, беззвучный и безразличный, как сама бесконечность.

Свист в голове Ефима нарастал, превращаясь в оглушительный вой. Он больше не слышал рыка Альмы. Он видел, как её пасть раскрывается в беззвучном лае, как шерсть встаёт дыбом на её загривке, но не слышал ничего, кроме всепоглощающего гула небытия.

И в этом гуле окончательно растворилось последнее, что он так отчаянно пытался удержать в памяти. Имя его сына.

Свист в голове был подобен свисту раскалённого воздуха в топке. Он заполнил всё, выжег все мысли, оставив лишь первобытный, животный ужас. Ефим прижался спиной к холодному бетону будки, цепляясь за его шершавую поверхность, как за последний якорь в бушующем море небытия.

Он видел, как Альма бросается вперёд, за пределы круга света, в ту самую дрожащую темноту, где висел тот невыразимый силуэт. Он видел, как её тело напряглось в прыжке, как оскалились зубы в беззвучном, яростном рыке. И видел, как она пролетела сквозь него.

Не сквозь плоть, а сквозь сам воздух. Силуэт дрогнул, как мираж, распался на мгновение миллионом пылинок, колеблющихся невидимым ветром, и снова сомкнулся. Альма с глухим стуком приземлилась на землю по ту сторону, покатилась по сухой траве и тут же вскочила, ошеломлённая, скуля от страха. Она обернулась, снова зарычала на пустое место.

Оно не было материальным. Его нельзя было укусить, победить,