Ведун - Александр Владимирович Мазин

Во дворе работа спорилась. Сом перекладывал крышу на сараюшке. Мамка ему помогала. Старались. Ведун обещал обоих через седмицу отпустить. Эти верили. Дурачье. Зелья Дедко наварил: до серпня хватит. Хотя, может, Сома и отпустит. Только на его месте Бурый в огнище не возвращался бы. Не надо ведуном быть, чтоб понять: там с него за убитого родовича непременно спросят.

Бурый хлопнул бабу по заду. Так что оба подпрыгнули: и баба и зад.

— Ведун зовет, — сказал, — вечерю готовить.

Поначалу эта дура решила: раз Дедко ей промеж ног сует, то она тут хозяйка. Может теперь не только сынком своим помыкать, но и им. Бурый ее тогда маленько поучил: зуб наговорил. Простое дело: зубную боль наговором унять. А наоборот еще легче. Дура к Дедке кинулась, да он только посмеялся. День помаялась и Бурому в ноги поклонилась: прости. Бурый простил. Он же не со зла ее учил, для вежества.

Больше ни мать, ни сына укорить было не за что. Трудились честно. Баба в избе каждую досочку, каждый столбик от сажи отмыла-отскребла, все щели свежим мхом набила, все трещины в глиняном полу промазала. Прям посветлело в доме. И сын ее трудничал с рассвета до заката. Он бы, может, и по ночам работал, да ночью он даже по нужде во двор старался не выходить. Боялся, что схарчат волки или духи злые. Бурый его еще и попугивал, когда вдвоем оставались. Дедко ночь через ночь в лес уходил. С бабой тешиться. Любил он лес по ночам. Никого в чаще не боялся. Его боялись. Что зверье, что нелюдь. Кто с Мореной дружит, тот по-особому пахнет. Так, что даже комары ближе, чем на сажень не подлетят. Бурый так пока не мог.

Когда на ведуново подворье дух заложного мертвеца притащился, того самого возницы, которого Сом сгубил, Дедки тоже не было…

Неупокоенного Бурый сначала не увидел, почуял. Но только когда проснулся. А проснулся потому, что Сом во сне застонал.

Проснулся, почуял особый духов дух, глядь — сидит. На груди у Сома. И обе ручищи призрачные холопу в грудь запустил.

Нет, ну наглый какой! Дом Дедки обережными чарами с порога до крыши оплетен. Не от таких вот мелких, как этот. В него даже мары без спросу не войдут. А на таких, как этот никудыка, пучка полыни хватит. Правда, полыни в доме не было. В сарае, что в стороне от подворья, ее хватало: полезная травка, а в доме — ни к чему. Мелкой нежити сюда близко подбираться не стоит. Дедко языком щелкнет — и развеется. Духи сие чуют. Берегутся.

У Бурого такой силы нет, чтоб на тридцать шагов шибало. Но обратать захудалого заложного — много силы и не надо.

— Сюда иди! — велел он.

Дух не пошел. Даже рук из Сома не вынул. Повернулся только. Бурый ощутил его удивление: что видят его, да еще в темноте.

Пришлось встать и взять неупокоенного за шкирку. Понятно, не просто рукой, а рукой, напоенной силой. Взял, поднял, пихнул Сома коленом: гляди. И проявил духа. Сом как его увидел, так заверещал дико, в угол забился. Бурый испугался, как бы холоп со страху с ума не спятил, и духа в себя вдохнул. Дух, ясное дело, развеялся, а сила его по телу Бурого прохладой разошлась. Хотя столько той силы… Чуть.

— Не трясись, — сказал он Сому. — Не придет он больше. Съел я его.

И лег спать. Но спал плохо. Сначала Сом мешал скулежом своим, потом Дедко с бабой вернулись и ведун, Бура разбудив, и велел рассказать, что было. А потом отругал за торопливость. Мол, надо было духа не жрать, а заклясть и ко двору привязать оберегом.

Так они и жили до жатвы. Вчетвером. Повеселей, чем вдвоем с Дедкой. И еда была вкусней, чем сам Бурый стряпал. Одно плохо: Дедко пахтал бабу, а Бурому — некого. Даже собирался к Мертвый Дом сбегать, но потом передумал.

А как пришло время жать, Бурый Сома с матерью отпустил, дом заклял от воров и двинул в большой город. Смоленск. Бурый — с ним.

Бурый размял в пальцах травяной пучок, понюхал… Слабовата вышла. Не станет в таком сила держаться долго. Верно, где-то оплошка вышла. С тем, что из земли растет, так бывает. Одна и та же травка может и спасти и сгубить, сорви ты ее не в срок. Сорвешь не в нужный день, не в нужное время, а дальше, может, и верно все сделаешь, а выйдет не лекарство, а яд. И так во всем. Сорвал травинку, облизал… А на ней еще роса не высохла. И от слюны твоей проку не будет. Ведун на то и ведун, чтобы ведать все обо всем. Ведь иной раз и сделал все как надо, а вышло не так. Ведать о том, что вышло и что будет — это и есть ведовство. Крепко его Дедко учил. Вбил в голову главное: в любом деле точность важна. Сказано «с первым лучом», значит с первым, а не со вторым. Сказано: варить при малых редких пузыриках, значит так и варить. Иная травка без наговора не дастся, а иная сама в руки пойдет да силу свою отдавать не захочет, а, напротив, чужую отнимет. К иному цветку как в человеку отнестись надо. А человек — он разный. То жрет, то гадит. То козлом прыгает, то без сил валяется. И брать его надо, когда он для твоей нужды подходящий. И человека брать, и цветок, и заячью лапку. Такой мир. Течет, переливается, переплетается, рвется. Ведун же ведает, какие струи сильнее, какие нити порвать надо, а какие соединить. Сила дерева — вдоль волокон. Порвешь их — и сломается твоя лыжа. Или хуже: треснет корабельная доска от удара волны и все. Гибель. А вот резать-рвать как раз поперек волокон и надобно. И то, что он Бурый, намерен сделать, как раз такое и есть. Против волокон. Против всего.

Бурый еще раз понюхал травку… Да, слабенькая, но ничего. С заката для восхода продержится. А больше для снадобья и не надо…

Глава 16

Глава шестнадцатая

До тракта шли пешком. Дальше — попутчиками в большом новгородском караване. Ведуну кто откажет? Кормились тоже от щедрот купеческих. Не за так. Бурый болячки людям и коням