Ведун - Александр Владимирович Мазин

Ела девка быстро. Жрала. Но аккуратно. Ни капли не уронила, ни крошки.

— Сюда дай, — Бурый указал на оберег-пустышку.

Сняла, протянула дрожащей лапкой, грязной, в цыпках.

У нее, кроме оберега этого и нет ничего, догадался Бурый.

Взял заветную косточку-клык, даже и не клык, а так, кусочек коровьего рога под клык сточенный, соскоблил ножом негодную метку Мокоши, начертил поверх волоховы рога, дохнул, наполняя. Оглядел: не сказать, что сильно вышло, но не впусте. Сгодится.

— Бери, — протянул он оберег девке. — Сколь зим тебе?

— Тринадцать, — пискнула.

— Долг на тебе, — сказал Бурый. — Через три зимы вернешь. Своим скажешь: оберег этот — теперь Волоха благословение. На скотину. Будешь теперь при ней. Долгом оберег к тебе привязан. Отнимут — проклятьем станет. Так Снопу и скажи. А тот пусть старшим передаст.

Прижала косточку к впалой грудке. Глазенки засияли.

— Беги! — разрешил Бурый, с удовольствием представляя, как Сноп выслушает его наставление. И что будет думать при этом. Хотя понятно что. Гадать, чем бы Бурый одарил его. И терзаться упущенным.

— Зачем девку отпустил?

Дедко подкрался и болюче сунул кулаком в спину.

Бурый не обиделся. То наука. Задумался и забыл, что ведун всегда начеку.

— Что в ней проку? — пробормотал Бурый. — Твоим волкам на один зубок. Кожа да кости.

Дедко захихикал. Понравилась шутка.

— Пошли, — сказал. — Телега загружена.

— Телега? — удивился Бурый.

До огнища пешком добирались.

— Так подарки же, — хмыкнул Дедко.

— Вылечил? — спросил Бурый.

— Не-а! — доволен, как кот, стянувший сазана. — Госпоже отдал.

Бурый так удивился, что даже встал.

— И за это подарки⁈

— Еще какие! — Учись! — назидательно произнес ведун. — Сынок дедов на радостях, что теперь старший в роду, расщедрился. Огнище ж теперь его. И весь скот[1], и вся чать, и женки старого. Молодшую он уже спробовал, пока батька отходил. Так что пока ты квелую девку сметаной кормил, я добром пудов на десять разжился. И сметанкой тож, — Дедко подмигнул.

Новый глава рода и впрямь расщедрился. Мешки с зерном, крынки, кувшины. Отдельно тканины рулон саженей на пять… И мрачная-мрачная баба.

Дедко мимоходом щипнул бабу за пухлую щеку, скомандовал вознице:

— Трогай.

Растянулся на сене и сразу уснул.

— А правду говорят: хозяину твоему серые служат? — спросила баба.

— Он мне не хозяин, — недовольно проговорил Бурый.

— А кто?

Бурый поглядел на бабу, понял: болтает, чтобы страх перебороть.

— Пестун.

Помолчали. Потом баба решилась, спросила:

— А со мной что будет?

— Да обычно. Будешь по вашему бабьему делу. Пока не надоешь.

— А тогда что? Серым отдаст? — Глаза бабы расширились.

— А то им есть нечего, кроме тебя! — хмыкнул Бурый.

Еще раз оглядел бабу, решил: не нравится. Квашня квашней.

— Хотя будешь ледащей, может, и скормит. А будешь справная, вернет в род, еще и с подарком.

— Ты ему скажи: я буду! — истово проговорила баба.

Дальше ехали молча. Бурый пытался дремать, но не получалось. Тряско.

Ехали недолго. Узкая, неровная, в корягах стала вовсе непроезжей. Кто-то перегородил ее стволом-сухостоем.

Сон с Бурого слетел. По приметам понял: ствол недавно приволокли. И понятно, зачем.

Угадал. Вышли четверо. Смерды. Двое с рогатинами, двое с луками. Глядели не по-доброму.

— Э-э…Сом! Вы тут зачем? — удивился возница.

И, охнув, повалился на спину. В груди — цветок из полосатых перьев.

— Слезай с телеги, мам! — крикнул названный Сомом и убивший возницу. И, Бурому: — Деда своего буди. И тоже слазьте. Тогда не убьем.

— А и убей! — крикнул Бурый. Голос дал петуха, но не от испуга, от азарта: — Развлеки меня. Знаешь, что тогда будет?

Сом промолчал.

— А я расскажу, — со злым весельем сообщил Бурый.

Он чуял: все четверо пахнут страхом. Такие для ведуна не враг, а добыча. Этому его Дедко не первый год учил.

— Убьёшь меня, я опечалюсь маленько. Стану к тебе ночами ходить, душить во сне, жизнь пить. Будешь ты спать бояться. Хиреть будешь, обезумеешь. Мать свою убьешь. Братьев тоже захочешь, да не успеешь. Прибьют тебя раньше, на части порубят и реку бросят, раки плоть твою съедят, а душа твоя беззащитная за Кромку уйдет. Тогда уж я ее обратаю и начнется настоящая твоя мука.

Проникся смерд. Взмок. Древко лука сжал: аж пальцы побелели. Теперь можно и остальных попугать.

Тем более Бурый заметил: Дедко проснулся. Виду не подает. Наблюдает. Не справится Бурый, он пособит. Но Бурый справится. Кто страх поймал, того тот уже не отпустит. Изгнать нельзя, только победить. Бурый свой страх побеждал не раз. Бурый умеет. Эти — нет.

— А вы, трое, думаете, что вас забуду? — спросил он. — Не забуду. Тоже накажу, раз дурное против нас задумали. До седины в бородах точно не доживете. Но коли вины иной на вас не будет, как умрете души неволить не стану.

Переглядываются: верить — не верить?

Уж больно молодо выглядит ученик ведуна. Может брешет?

Дурни грязнопятые. Ведун ведает, как слабость в силу оборотить. А он, Бурый, ведун. С именем!

— Я добрый, — сказал он. — Молодой потому что. Но то я. А коли наставника моего разбудите, вот тогда совсем вам худо. Слыхали, как его зовут? Лютых Пастырем! А за что — ведаете?

— Так это… волками водит? — предположил один из тех, что с рогатинами.

— Не-е-е… Волки за ним ходят, потому что он любого серого лютее. А ты у него добычу отнять решил? У-у-у… храбрец!

— То не я! То он! — Смерд быстренько отодвинулся от Сома. — Это он сгоношил! Чур мне видак! «Мамку заберем, добро отымем!»

— Да ты… — начал Сом, но остальные поддержали приятеля.

Когда боишься, найти виноватого и трусость свою на него свалить — первое дело.

— Поверю вам, — снисходительно произнес Бурый. — Отпущу. Бегите. А ты сиди! — прикрикнул он на бабу. — А ты, Сом, сбежать и не думай, — бросил он убийце возничего, проводившего тоскливым взглядом давших деру приятелей. — Тебе теперь оплошку свою отслуживать. Скидывай этого наземь, — Бурый показал на возницу, — и сам на его место садись.

Повиновался. Сбросил покойника, уселся на передок телеги. О том, чтобы стрелу вырезать, даже не подумал. А