Сторож брата моего - Тим Пауэрс

Эмили ничего не сказала на это. Предупреждение нисколько не обескуражило ее — она, в компании Стража, часто ходила целыми днями, переправляясь вброд через безымянные ручьи, преодолевая глубокие лощины и следуя овечьими тропами, проложенными, возможно, еще до постройки римских дорог.

Керзон, не говоря ни слова, вскоре провернул на север по хорошо известной Эмили узкой тропе, змеившейся между невысокими холмами; некоторое время все трое шли молча. Страж время от времени то вырывался вперед, то приостанавливался, чтобы обнюхать придорожные камни или пучки травы.

Дойдя до узкой реки Уорт, они некоторое время шли по берегу, а потом перешли через нее по древнему каменному мосту.

На той стороне Керзон остановился и гневно уставился на Эмили единственным открытым глазом.

— Возвращайтесь. Вы просто вымотаетесь на этом бездорожье, а у меня нет времени, чтобы тащить вас до какой-нибудь фермы.

Эмили подумала, что сейчас он, пожалуй, смог бы пронести ее довольно далеко — не так, как в то утро, когда она фактически сама несла его на себе от Понден-кирк, но она нисколько не сомневалась, что они со Стражем не только не отстанут от Керзона, но и смогут загнать его, и лишь твердо взглянула ему в глаза.

— Ну и ладно, — сказал он, вновь отворачиваясь от Эмили, — если вам угодно, можете помереть где-нибудь там. Я не остановлюсь.

Выждав еще несколько мгновений и пробормотав что-то себе под нос — вероятно, ругательство, — он зашагал от речки.

Эмили и Страж снова последовали за ним.

— Ты же парень Бронте, верно?

Брэнуэлл стоял на вымощенном плитами тротуаре, чуть отойдя от кладбищенской ограды, на полпути между «Черным быком» и камнетесной мастерской пономаря Джона Брауна, и терзался размышлениями о том, что нужно отвлечься от зловещего звона металла, высекающего очередное надгробие, и выпросить у пономаря несколько шиллингов вдобавок к и без того внушительному долгу.

Щурясь от дневного света, он посмотрел вокруг и узнал пастуха, который иногда приходил в деревню и присутствовал на службах старого Патрика, хотя его каменный дом находился еще дальше, чем Топ-уитенс, где жили Сандерленды. Робсон? Нет, Райт, Адам Райт. Он шел по улице со стороны деревенских лавок и остановился перед Брэнуэллом.

— Да, сэр, — неуверенно ответил Брэнуэлл, зная, что выглядит бледным и болезненным в мятой одежде, которую не снимал на ночь. Зачем он встал так чертовски рано? Он почти явственно ощущал, как вянет рядом с загорелым, чисто выбритым, здоровым и сильным Райтом.

— Говорят, твой отец уехал в Манчестер глаза себе чинить, — сказал Райт, — и моя дочь спрашивала: не ты ли будешь вместо него вести службы?

Брэнуэлл покачал головой.

— Нет, нет. Я не умею говорить на людях…

— Не прибедняйся, парень! Я-то помню, как в тридцать седьмом году, перед всеобщими выборами, ты, чуть ли не на этом самом месте, стоял на трибуне перед «Быком» и говорил всем, кто там собрался, что если они не дадут выступить твоему отцу, то ты вообще никому не дашь говорить!

Брэнуэлл поймал себя на том, что кивает и чуть ли не улыбается. Тогда ему было девятнадцать лет, не прошло и года после его прискорбной поездки в Лондон, и он начал интересоваться политикой. Все его родные были непоколебимыми тори и поддерживали консерватора Роберта Пила, в то время как жители деревни были в большинстве вигами, сторонниками лорда Мельбурна. Старый Патрик выступил с трибуны со страстной речью в пользу Пила и политики тори, и, когда толпа стала освистывать его, Брэнуэлл тоже поднялся на трибуну и сделал именно такое заявление, о котором сейчас вспомнил Райт.

…И через день, что ли, деревенские пронесли по улице чучело Брэнуэлла, карикатуру из хвороста и тряпок; в подобие рук ему вложили селедку и картошку, непочтительно напоминая об ирландском происхождении его семьи.

Брэнуэлл пожал плечами. Это было давным-давно, и он был тогда совсем иным молодым человеком.

Райт кивнул.

— Это произвело на меня впечатление, хоть сам я — виг! Послушай, я встал затемно, чтобы заняться скотиной, и как раз собирался выпить пинту пива и перекусить. — Он махнул в сторону входной двери таверны. — Ты сейчас не занят?

Брэнуэлл приосанился, пригладил пальцами растрепанные волосы и жидкую бородку, одернул пальто на узких плечах.

После чего сказал самым непринужденным тоном, на какой был способен:

— Честно говоря, сэр, сейчас я совершенно свободен.

Райт прошел вперед, придержал для него дверь, заплатил за две кружки стаута и несколько пирожков с бараниной, после чего они с Брэнуэллом сели за столик у окна, выходившего на улицу. В комнате с низким потолком стоял привычный запах прокисшего разлитого пива и табачного дыма, но Райт, кажется, принес с собою пряный от земли, железа и нагретых солнцем камней воздух холмов.

— Пей, парень, — сказал Райт. — У тебя такой вид, будто тебе ночью дали крепкую трепку.

Брэнуэлл выдавил улыбку и пару раз хлебнул густого крепкого пива. Потом вытер губы и признался:

— Пожалуй, так оно и было. — В этой самой комнате, мысленно добавил он, вспомнив развеселую компанию и стаканчики виски, которым его благосклонно угощали.

— Да, кстати. — Райт смерил Брэнуэлла неожиданным оценивающим взглядом. — Знаешь, мы же встречались.

— И не раз, — согласился Брэнуэлл. — В церкви.

— Да, и там, конечно. Но я имею в виду еще более позднее время.

Райт умолк, и Брэнуэлл, после недолгого раздумья, вскинул брови.

— В начале марта, в полночь, — сказал Райт, — чуть пониже Понден-кирк, у погребального костра. Еще руки друг другу жали, если помнишь.

Брэнуэлл почувствовал, что его лицо внезапно похолодело и ноги напряглись; он изготовился выскочить из гостиницы.

Однако Райт поймал его за предплечье дочерна загорелой лапищей. Брэнуэлл дернулся, но лишь расплескал пиво по столу.

— Спокойно, дружище, — с мягкой настойчивостью сказал Райт. — Ты — один из нас!

— Почти, да не совсем! — чуть не плача ответил Брэнуэлл. — Тот мальчик забрал мое тело, а меня пересадил в свое!

— Да, и ты сбежал, прежде чем мы успели что-то тебе объяснить. Мы ведь не гонялись за тобой — скажешь, нет? — Брэнуэлл немного расслабился, и Райт выпустил его руку. — Тогда я был в малость ином виде, не том, что сегодня, верно? И ты на минуточку оказался в ином виде. Понимаешь, такие, как мы, не привязаны навечно к телу, имеющему один облик. Такому, что быстро умирает.

Брэнуэлл тут же подумал о смерти своей матери, а потом и сестер Елизаветы и Марии — прежде всего Марии, которая до самой своей смерти в